Толстяк жуя на ходу подаренный мгновением ранее старой торговкой пирожок, подошел к кричащему человеку и серьезно спросил:
- А зачем вы так орете-то, а?
Человек обернулся, показал неровным пальцем в сторону стоящего на уступе карлика и вдруг, наверняка на удивление самому себе, уткнулся в халат Толстяка и, всхлипывая, принялся причитать:
- Я пошутил просто. Просто взял и пошутил. А он обиделся. С жизнью, говорит, проститься решил. А как я без него. Как мой цирк без него. Без Пуницелли.
- Вот! - раздался с башенки пронзительный и тоненький голосок. - Понял, да. Никак ты без меня не справишься. А я прыгну. Не мила мне жизнь и все тут. Уйду во цвете лет. Будешь знать, как языком чесать. Карлицу он мне найдет!!! Самую лучшую! В награду! Обойдусь, себе ее оставь. Вместе с прахом моим. Завещаю меня в землю не зарывать. Тело мое сожгите, а прах этому мерзавцу в ноздри забейте. Пущай задохнется. А я прыгну. А ну-ка там внизу разойдитесь. Я как-никак с жизнью кончаю.
- Им никак нельзя разойтись! - улыбаясь, заметил Толстяк.
- Это еще почему? - удивился карлик, аккуратно переступая с ноги на ногу.
- Ты же артист, как ты без публики, - добродушно сказал нищий, слизывая с ладони остатки пирожка. - Вот помню, жил я тогда в мирсийской деревне. Одним богам известно, каким ветром меня туда занесло. И был у нас один паренек. Блажной, словно сами боги ему по голове постучали. И решил он тоже с жизнью проститься. Украл у тамошнего жреца камень святой, приволок его к речке, привязал к шее, а с жизнью кончать передумал. Страшно стало. Но селяне его все равно утопили. За камень.
Пуницелли уже был готов разразиться бранью, как вдруг неожиданный порыв ветра сорвал его с каменного уступа, и карлик, словно перышко, мягко приземлился в крепкие объятья Толстяка. Хозяин цирка восторженно вскрикнул и обнял колени нищего.
- Ты, ты, - начал он. - Тебя послали боги, ты поймал его. Взял и поймал. Это чудо и святое чудо. Ты, мой друг, совершил чудо. Ты спас его. Даже больше. Ты спас мой кошелек. Меня зовут Самир, к твоим услугам, милейший господин.
Пуницелли восторга хозяина цирка не разделял. Он спрыгнул с рук нищего, с достоинством огляделся, а затем ударил своей крохотной ножкой по мясистой и увесистой ляжке Толстяка.
- Как комарик. Не бойся, я тебя никому в обиду не дам, - ласково улыбнулся нищий, а затем вдруг схватил карлика за шкирку и крепко, но осторожно сжал в объятьях, словно любящая мама любимого ребенка.
Пуницелли никогда и никто не любил. «Лучше бы ты и вовсе не рождался» - именно так звучали слова его матери, сказанные без гнева, без раздражения, отчего они резали душу еще больнее. «Коротконогий урод, жуткий мерзавец, низкорослый кретин» - наверное, трудно назвать ругательство, которое Пуницелли не слышал в свой адрес. Как трудно вспомнить в его жизни момент, за который он действительно был благодарен богам.
А сейчас карлик (и он боялся это признать) был по-настоящему счастлив. В его голове вдруг совершенно неожиданно появилась безумная мысль, что у него может появиться самый настоящий друг. Толстяк же совершенно искренне улыбался Пуницелли и с радостью принял его предложение последовать за ним.
Приятели, еще крепче сдружившись по дороге за приятным разговором, незаметно подошли к мрачному и темному зданию, которое, если судить по мощным стенам, железным решеткам и бродившим рядом гвардейцам, было ничем иным, как аланбургской тюрьмой. Трудно описать ту гамму противоречивых эмоций и чувств, испытанных нищим, когда он увидел, что из-за одной из решеток подземелья выглядывает донельзя знакомое веснушчатое личико.
- Дженни, - только и смог пролепетать Толстяк.
В это самое время, хромая, по грязной эргоской улице шел живой и невредимый бывший чемпион Арены Рейган. Баргет хмурил свое покрытое шрамами смуглое лицо, скалил в ярости гнилые зубы и извилистыми переулками шел в сторону дома смотрителя арены Феофана.
«Леи больше нет» - эти слова страшным гулом звучали в голове Рейгана. Мысль о невозможности что-либо сделать, как-либо изменить случившееся, не давала чемпиону покоя. Она настойчиво грызла его душу, и подобно самому крепкому и сильному яду отравляла разум. Он отказывался верить в то, что Богиня, которая должна была цвести и жить как минимум вечность, мертва. Что Богиня, ради благоденствия которой он существовал с первой их встречи, навсегда стерта из жизни. А также чемпион не понимал и отказывался понимать, за что боги оставили ему жизнь.
Как рассказывали Морковные рыцари, Рейгана спасла неопытность и неумелость Феокла, вонзившего меч в предплечье. Потерю сознания и братья, и лекари объясняли тем, что находчивый юноша предварительно натер острие клинка ядом, выданным ему ланистой. Однако крепкий баргетский организм смог подавить смертельное действие попавших в него токсинов.