а, как впервые смотрела «Иронию судьбы». Тогда бабушка, приобняв её и склонившись над ухом, сказала о Жениной невесте: «Вот видишь. Девушку зовут Галя. А тебя зовут Галина» и добавила: «Мне имя Галя не нравится. Какое-то оно...» Бабушка не договорила, но скривилась, будто съела лимон, а внучка немного обиделась. Ну почему это Галя — «какое-то такое имя», когда оно звучное, яркое и, главное, сразу всем понятное? А полная форма имени Галя с самого детства напоминала девочке старушку-библиотекаршу, пассивную, бесцельно строгую, без друзей и приятелей. Нет, ей такой быть не хотелось. Ей хотелось быть куда более энергичной и общительной, чем та девочка, которую, как ей казалось, растила её ну сли-и-ишком воспитанная бабушка. — Галя, а ты куришь? — брюнетка эффектно щёлкнула пальцами. Некурящему человеку, ещё и в одиннадцать лет, трудно понять, что это вошедший в привычку жест зажигания зажигалки. — Нет, — удивилась Галина и хихикнула. — Ну скажи честно! — настаивала на положительном ответе брюнетка. — Я не курю. Честно. — Не куришь? — словно не доверяя, сделала паузу девушка. — Я тоже не курила, а потом... — одним вздохом она одарила маленькую спутницу ароматами дорогих, скорее всего, тяжёлых для лета и для дневного времени духов, каких-то кремов и косметики. При всём смешении того, другого, третьего и при явной смазливости, к тому же нескромности девушка не казалась пустым дополнением к косметике и шмоткам. Было в ней что-то интересное, цепляющее. — Потом покатилась. Мама меня ругала, когда узнала, что я в седьмом классе водку попробовала. Меня Алина зовут. Жукова. Жучка то есть. — Какая-то собачья кличка. Алина махнула рукой и «заржала». — Настя и Марианна меня вообще дурой вонючей называют. И я их. А-ха-ха. У нас там весело, — Алина махнула в сторону своего купе. — По соседству там ещё мальчик в гипсе едет. Симпатичный. — В гипсе? Галина буквально подорвалась с места. Ей очень хотелось посмотреть на мальчика в гипсе, будто она никогда таких мальчиков не видела. Ах да, в самом деле не видела! Только слышала, когда кто-то из одноклассников ломал руку. Но неприятности случались на каникулах, и в школу мальчики приходили уже без гипса. — Пойдём! Посмотришь на этого... Диму Клименко, вот. На Марианну. На Настюху. — Только я не сама еду, — робко оправдалась Галина. — С мамой. Она воспитательница нашего отряда. Отошла вожатым помогать. — А, Виктория Николаевна. — Да. — Видела её. Считает нас, проверяет чего-то... Пойдём. — Ой! — Поезд всё время шатало, и Галина чуть не упала. — Аккуратно, — Алина, готовая удержать Галину, подставила руку. Голос её был мягким, не стервозным. Так не поступают куклы Барби, на одну из которых Алина была похожа внешне. Галина подошла и поздоровалась с девушками из другого, взрослеющего мира — мира, зародившегося на три — четыре — пять лет раньше её собственного. Всё от косметики до еды было чужим по сути и по духу, тем не менее интересным. Когда-нибудь Галине посчастливится, и она будет укладывать волосы, как Марианна, может быть, они станут такими же пышными, а не жирнеющими в жару крысиными хвостами. Когда-нибудь она будет такой же высокой и стройной, как все трое девушек. И прикольной. Именно сленговое, а не литературное слово приходило на ум при виде Насти — светлой короткостриженой девушки в кепке, джинсах и топике. — Это Галина, дочка воспитательницы, — представила девочку Алина. — Как-как? Галина? — на удивление, Марианна расслышала имя. Хотя, как и многие другие за всё время, не была уверена, что услышала правильно. — Галя, — смущаясь, поправила девочка. — А вон Дима Клименко, — показала Алина. — Дима! Дима в миг оторвался от каких-то своих занятий, хотя по большому счёту занят не был. Так, болтал с другими мальчишками, эмоционально махая загипсованной рукой. Ничего в том гипсе, в отличии от его обладателя, особенного не было. По Диме сразу было видно, что под два метра он не вырастет, будет, может, метр шестьдесят пять, но он однозначно станет прекрасным юношей. Пока что Диме исполнилось четырнадцать лет. Он рос, вытягивался и расцветал, как все другие мальчики. Галине показалось (а может, на самом деле было так), что Дима излучал необыкновенный позитив. Именно с таким позитивным человеком ей всегда хотелось встретиться. Мальчик был блондином, хотя слово «блондин» к нему не клеилось. Блондинами называют Малфоев, Басковых, Винников: если не пафосных и горделивых персонажей, то в меру возвышенных, именитых мужчин, а не простых мальчишек. К тому же, блондинами зовут тех, чьи жёлтые волосы вечно блестят, как после шампуня, а не бледно песочные, как у Димы. Стригли Диму, наверное, давно: его чуб отрос петушком, а волосы на затылке удлинились и немного закрутились на концах. С такой причёской и вообще фигурой, профилем Дима напоминал мультяшного Нильса из «Заколдованного мальчика». Поговорить с Димой не удалось. Только Галина услышала его «Привет», как её поймала мама. — Ну Галина! — сказала она строго. — Я тебе где сказала быть? Кто за вещами следит? Хотя воровать в вагоне с тремя нормальными взрослыми и кучей самых разных, но вряд ли воровитых детей было некому, Галина молча признала, что за вещами следить всё-таки надо. Думая об Алине, её подругах и об этом светлом мальчике, девочка удалилась в купе, к маме. Ещё чем-то помогла, а потом просто начала кушать да смотреть в окно. Жизнь она проводила в опасном любовании природой — в романтизме, который затягивает настолько, что потом всякие поля, леса, луга и прочая «лабуда» кажутся краше и лучше людей; с ровесниками становится всё тяжелее и тяжелее общаться и вовсе налаживать какой-то контакт. Хорошо, по-настоящему хорошо, хоть и порицается родителями и школой, в одиннадцать лет тянуться к «оторвам» и стервам, трезво оценивать их характер, не следовать дурным примерам, но смело брать их активность, их жизнелюбие, наматывать на ус некоторые их любовные и косметологические советы. Девочек, которые привлекли Галину, смогли оторвать её от окна только тем, что сели поблизости, в купе напротив плацкарта Солониных, нельзя было назвать стервами и «оторвами», как Алину. Зато можно было бесконечно называть живыми и симпатичными. Одна из них, тоненькая, смело обходящаяся без панамки в дикую жару и духоту со своими от природы чёрными, как уголь, волосами, то ли просто с очень загорелой, то ли с более тёмной кожей метиса, напоминала француженку или итальянку. Софи Марсо. Или Антонию Сантилли. С такой хотелось писать картины. Другая девочка, коренастая, но не полная, вроде одного роста с подругой, но совершенно иной комплекции, напоминала актрису Татьяну Арнтгольц. Может быть, ямочками на щеках. А может, кудрявыми светлыми волосами. Девочки говорили что-то о телефонах и о влажных салфетках, а Галина слушала их так же внимательно, как любимых учителей. К Галине и её маме подошла стройная, изящная, как старшеклассница, но, пожалуй, более мудрая и серьёзная лицом вожатая. «Цал-Цалко Ирина Вячеславовна» — гласил белый бейджик, сидящий на розовой блузке этой естественно рыжей, с веснушками на носу, женщины. Смешная фамилия, подумала Галина. Смешная и необычная. — Виктория Николаевна, — обратилась Ирина Вячеславовна, — простите, пожалуйста, не могу понять, где Настя Бабогло. — Она быстро повела тыльной стороной ладони вверх по щеке. — Три Насти... Три Андрея... Мама Галины назвала место, где сидела Настя Бабогло: это оказался другой конец вагона. — Фух. Спасибо. А то я помню, — она повернулась к светлой девочке, — что это Настя. Думала, какая из. Девочки заулыбались. — Я Настя Дядык, — сказала светленькая. — А я Юля Кузнецова, — на всякий случай добавила тёмненькая. Всё-таки она была похожа на Софи Марсо больше, чем на какую-либо ещё актрису в мире, смеялась и держала руки так же женственно, как девочка в «Буме». Ирина Вячеславовна не то просто с улыбкой поблагодарила маму Галины и девочек, не то пожелала счастливого пут