— Кроме него все сдали постели. Это Саша Слободяник. Я его почему-то хорошо запомнила.
— Саша, быстрей, пожалуйста! — повысила голос Ирина Вячеславовна.
Галина сразу же уверенно подумала, что Цал-Цалко — учительница в школе, потому что так властна, строга, но чувствует во власти меру, и заулыбалась своему открытию. Она. Умеет. Разбираться. В людях. Во как! Девочка не знала, что её открытие — никакое не открытие, что каждый, кто работает с детьми, должен иметь педагогическое образование и хотя бы опыт практики. Бывает, в лагеря едут вчерашние студенты, бывает — более взрослые люди с каким-никаким стажем: Ирина Вячеславовна и Елена Владимировна, например, уже несколько лет были учителями истории, а Виктория Николаевна, решившись вплотную заняться хозяйством и делами в родительской тройке, в классе дочери, временно покинула свои начальные классы. Не знала Галина и того, что учителя бывают только в школах (если, конечно, не называть учителем какого-то духовного наставника), а в вузах работают педагоги. Многого не знала...
Как только Слободяник сдал постель, из соседнего с его купе послышалась реплика: — Гусь всегда возится!
Следом послышалось с плацкарта:
— СЛОБОДЯНИК — ГУСЬ!
Саша рассерженно повернулся ко второму обидчику:
— Почему это я гусь?
— Потому что у тебя шея длинная, как у гуся.
Грозный кулак Ирины Вячеславовны и отвлечённая просьба от Елены Владимировны не угомонили дразнящихся.
— Какая есть!
— Курить надо меньше. Тогда тебя никто гусём не назовёт.
— Курить? — спросила Ирина Вячеславовна, подойдя к автору громогласного «СЛОБОДЯНИК — ГУСЬ!» и пристально посмотрев в его глаза. Наверное, дразнящийся сам был курильщиком, поэтому один только взгляд вожатой устыдил его и заставил быть тише воды ниже травы.
Сцена с «гусём» закончилась, и Галина зевнула. Как же хотелось спать! Как после трёх контрольных, одна из которых непременно по математике. Но спать уже было некогда. Разве что так, вздремнуть... Только ей совершенно не хотелось быть слабее мамы, которая спала ещё меньше, а вела себя бодро, ответственно, уже накрасилась, уже сложила и сдала за дочку постель и, пользуясь свободными минутками, села завтракать бутербродами с колбасой, запивая их газировкой «Дюшес».
Мимо прошёл Дима Клименко, и Галине показалось, что он на неё волшебно посмотрел. Как-то похоже, бывало, смотрел одноклассник Ромка, которому Галина посвятила целую серию записей в блокноте, воображая, будто они — муж и жена! «Окна» с Нагиевым научили её первым, запоминающимся с трепетом, с возбуждением, с прямо-таки тайным знанием словам, среди которых были слова и плохие, непечатные (тем не менее их было интересно знать), и хорошие, вплетённые в истории с блокнотом. Правда, хорошие слова были взрослыми, так или иначе их было нежелательно использовать малышке, а она использовала. Что именно писала Галина про Ромку, она не запомнила, но в её памяти остались трепет и то, как мама, почитав первые записи, забрала блокнот. Сейчас же... Сейчас вернулся именно тот трепет. Сердце не совершало ничего необычного, но девочке показалось, что оно забилось сильно-сильно, а потом остановилось, и губы не могли вымолвить ни слова. Галина чувствовала то, что сходу могла назвать свободой и счастьем, а немного (секунд десять) подумав — словом на букву «л». Воодушевлённая, точно поместив в душу огранённый драгоценный камень, Галина осмотрелась. Она уже более-менее узнала имена, конечно, не всех ребят, но, наверное, тех, кто интересовал её в первую очередь, запомнила, кто где ехал. Запомнила трёх Насть, трёх Андреев, Алину, Марианну, само собой, Диму, но будто искала глазами кого-то ещё. Кого-то, кого ещё не видела, но хотела найти. И нашла.
***
К Галине подсела девочка лет тринадцати — четырнадцати, наверное, не очень высокая для своего возраста, но, в отличии от Галины, не вечная коротышка. Нисколько не полные, но налитые, румяные щёки и тёмные, чуть бордовые, видимо, от давнего покраса, волосы придавали девочке симпатичности. Не найдя более чёткого и смягчённого, не режущего слова, Галина про себя назвала внешность девочки оригинальной. А ещё ей понравились глаза спутницы: маленькие, серые, добрые, тут же говорящие о мудрости и сдержанности, о том, что эти глаза никогда не подпустят к себе злого человека, не дадут обмануть.