Когда через несколько дней я пришел в сознание, доктор, часто навещая меня, передавал о том, как Александр Сергеевич нередко приходил в мою комнату и делал вопрос: «Что, доктор, будет ли жив мой юный спутник?» Всякий раз просил его постараться поднять меня на ноги; когда же за перегородкой поднимался шумный разговор между путешественниками, Александр Сергеевич всегда удерживал их, напоминая, что здесь близко отчаянно больной, наш юный дорожный товарищ. Эта сердечная доброта его меня трогала до слез и волновала ужасно; тогда доктор предупреждал меня, что болезнь может возобновиться и будет худо. В Тифлисе Александр Сергеевич, пробыв несколько дней, уехал в армию, находившуюся под Эрзерумом. Спустя недели две после его отъезда я начал быстро поправляться и получил позволение доктора выходить на прогулки: первое мое посещение было П. С. Санковскому, тогдашнему издателю и редактору интересных в то время «Тифлисских ведомостей» — давнему знакомому А. С. Пушкина. Я имел к нему письмо от сестер его, живших в Малороссии в небольшой своей деревушке. Павел Степанович просил навещать его чаще, и таким образом, спустя недели три после отъезда А. С. Пушкина в армию, когда я сидел у П. С. Санковского за вечерним чайным столом, разговор как всегда и на сей раз коснулся Александра Сергеевича. П. С. Санковский заговорил: «Меня беспокоит неизвестность, что теперь там делает Александр Сергеевич и здоров ли он». Вдруг дверь с шумом распахнулась, и к нам в комнату неожиданно влетел Пушкин и бросился в объятия Санковскому. На Пушкине был широкий белой материи турецкий плащ, а на голове красная феска. На вопросы Павла Степановича — что так скоро вернулся из армии? — Александр Сергеевич ответил: «Ужасно мне надоело вечное хождение на помочах этих опекунов, дядек; мне крайне было жаль расстаться с моими друзьями, но я вынужден был покинуть их. Паскевич надоел мне своими любезностями, я хотел воспеть геройские подвиги наших молодцов кавказцев; это — славная часть нашей родной эпопеи, но он не понял меня и старался выпроводить из армии. Вот я и поспешил к тебе, мой друг Павел Степанович». Затем обратись ко мне, взял за руку и проговорил: «Очень рад вас видеть, юный товарищ, воскресшим из мертвых. Когда ворочусь в Россию, вышлю вам все мои безделушки доселе напечатанные», — и просил дать мой адрес.
Оставив затем и хозяина и гостя вдвоем, я удалился к себе. Потом, на другой или на третий день, я еще встречался с Пушкиным и Санковским и вместе делал прогулки по городу; между прочим, посетили еще свежую тогда могилу Грибоедова, перед коей Александр Сергеевич преклонил колена и долго стоял, наклонив голову, а когда поднялся, на глазах были заметны слезы. На четвертый день пребывания своего в Тифлисе Пушкин уезжал в Россию, оставив Санковскому на память своего боевого коня, а мне повторил обещание выслать свои сочинения взамен моих рукописных.
В 1829 году я находился на Кавказе, служа офицером в конной донской артиллерии, в 3-й батарее. Временная стоянка наша была в Царских Колодцах, а неподалеку от них, в местечке Кар-Агачах, квартировал Нижегородский драгунский полк. Все офицеры этого полка были хорошо с нами знакомы и по совместным стычкам с горцами, и по служебным отношениям. Я был тогда молод, здоров, любим товарищами и начальниками и вполне наслаждался жизнью. Чуть бывало затишье, и офицеры съезжаются к кому-нибудь из товарищей: карты, выпивка, охота, и весело проводим время. Молодцы офицеры — один другого не выдавали; любили службу, любили и погулять в веселой компании. Начальник наш, Андриянов, поехал погостить в Кар-Агачи, куда и я отправился с рапортом к нему. Погода стояла теплая и ясная.
Вот приезжаю я в Кар-Агачи часов в 10 утра, на лихом донском коне, проехал шагов двести, как отворяется окно, и знакомый драгунский офицер Папков кричит: «Ханжонков. Заезжай к нам, пожалуйста, заезжай!» — Поздоровавшись с Папковым, я сказал, что заехать теперь не могу, потому что спешу с рапортом, а на возвратном пути непременно заеду. В это время подошел к открытому окну незнакомый мне господин, в статском сюртуке серого цвета, и, обращаясь ко мне, сказал: «Да заезжайте же хотя на минуту». — Не могу объяснить, почему, но я невольно повиновался приятному голосу этого незнакомца и заехал к Папкову. Вхожу в комнату, здороваюсь с Папковым и кланяюсь незнакомцу. Тогда Папков, указывая мне на этого господина, спрашивает: «Знаешь, кто это такой?» — Я отвечал, что не имею удовольствия знать. «Это Александр Сергеевич Пушкин», — сказал Папков. Представьте же себе, как я был озадачен этим именем и самим Пушкиным, хотя и знал, что он был тогда на Кавказе. Сначала я сильно сконфузился и не помню уже, как отрекомендовался ему. Пушкин улыбнулся, пожал мне руку, тут же назвал меня другом и приказал подать шампанского: «Запить здоровье нового друга», — как он выразился. Несмотря на такой любезный прием, я был точно в лихорадке, и невольная робость одолела меня, потому что молва о поэте Пушкине была всеобщая; молодежь сильно интересовалась им, и каждый из нас знал по нескольку его стихотворений наизусть.