Маруся была уже взрослая и могла делать что хотела, а я еще была под надзором мисс Вельш и ночные прогулки мне были строго запрещены.
Настало время ложиться спать, я разулась, натянула ночную рубашку прямо на платье и легла в постель. Мисс Вельш ушла в свою комнату. Я ждала. Наконец в дом все затихло, я вскочила, сняла рубашку и босиком, чулок в темноте не нашла, прокралась вниз, в переднюю. Там ждали меня остальные. Тихонько, сдерживая смех, мы вышли наружу.
- Как быть с дверью? - спросила я.
- Запереть и ключ взять с собой! - скомандовал Суллер.
Так и сделали. Прокрались в темную липовую аллею парка и совещались, куда идти.
- Я ключ уронил, - вдруг вскрикнул Алеша.
Ползая на коленках, стали искать ключ. Маруся смеялась, а мне было не до смеха. Войти в дом, никого не разбудивши, мы не могли, утром хватятся нас, ключа! И подумать страшно, что тут поднимется!
Но ключ отыскали, успокоились и решили пойти на станцию.
Суллер подражал лягушкам, изображал кошек, собак, мы всю дорогу хохотали, бегали на перегонки. Вернулись на рассвете усталые, но возбужденные собственным весельем, молодостью, весной.
Я тихонько пробралась наверх в свою комнату. Мисс Вельш причесанная, как всегда аккуратная, маленькая, сидела в халате и меня ждала:
- Well, - сказала она строго, - where have you been all night?
- Oh, Mishy, - воскликнула я, - d'ont be angry, it was so nice!
- I wonder, if your mother will find your conduct nice1, - возразила она мне сурово.
Но я знала, что мисс Вельш никогда не пожалуется моей матери. Она справлялась со мной сама, и я слушалась ее, потому что знала, что она любит меня.
Я откровенно рассказала мисс Вельш про наше ночное путешествие, и когда она поняла, что в этом не было ничего дурного, она смягчилась, заулыбалась и уложила меня спать. Мне было стыдно, что я обманула ее и что она из-за меня не спала. Засыпая, я умоляла ее простить меня и клялась, что больше не буду уходить без спроса.
Алеша Дьяков часто бывал у нас. Сначала мне казалось, что он ухаживает за Марусей, но постепенно я стала замечать, что он старается быть со мной, смущается в моем присутствии, часто краснеет. Я перестала чувствовать себя с ним естественно и просто. Когда я бывала у Андрея и Ольги в Таптыкове, Алеша часто бывал там.
Прошло около года. Однажды после отъезда Алеши из Ясной Поляны мне передали от него письмо. В нем он предлагал мне быть его женой. Я перечитала письмо несколько раз. Было весело, страшно и приятно волновало, что мне сделали предложение, как взрослой.
Новость немедленно облетела весь дом. Я не умела скрывать, да, должно быть, и Алеша посвятил моих братьев. Они хитро поглядывали на меня, улыбались, отчего мне делалось неловко. Вечером я вспомнила, что надо написать Алеше ответ.
"Как отвечают в таких случаях? - думала я. - Надо пожалеть об утерянных дружеских чувствах и еще что-то..."
Мысль о том, что я могу выйти замуж за Алешу, ни разу не пришла мне в голову. О том, что Алеше может быть тяжело, что для него мой ответ имеет большое значение - я совершенно не думала.
Я села и написала ему отказ.
Мне стыдно вспоминать об этом письме, оно было такое фальшивое, неискреннее.
На другое утро, когда меня позвал отец, я бодрой, самоуверенной походкой вошла в кабинет. Я была еще в том же веселом, возбужденном настроении.
- Ты меня звал?
- Да.
И по нахмуренным бровям, по глазам (отец никогда не смотрел на меня, когда бывал недоволен) я поняла, что разговор будет серьезный.
Он минуту помолчал, а потом спросил:
- Тебе Алеша предложение сделал?
Я не ожидала, что отец заговорит об этом и смутилась.
- Да.
- Ну и что же?
- Я отказала ему.
- Почему?
- Я не люблю его.
- Пустяки! В наше время жениха и невесту сватали, они в глаза друг друга не видали, лучше, чем теперь. Ты подумай, он, кажется, добрый человек.
- Не хочу я замуж выходить!
- Напрасно. Вопрос важный, решается и его судьба и твоя, - тихо и серьезно сказал отец, - нельзя так легкомысленно к этому относиться.
Я молчала. Мысли одна за другой проносились в голове: "А откуда он знает, как я отнеслась? А почему он придает этому такое значение? Да, он сказал: "судьба решается"... Ведь правда, могло бы все измениться".
Мне вдруг представилось худое, подвижное лицо Алеши, сконфуженное и вместе с тем ласковое, когда он, растерянно взглянув на меня, хотел что-то сказать, но раздумал и, безнадежно махнув рукой, уехал.
Братья говорили, что он имение покупает, хочет строить больницу, зная мое увлечение медициной.
Мне стало жалко Алешу.
- Что ж ты молчишь? - спросил отец.
Приключение, щекочущее самолюбие, перестало казаться мне только забавным. Мне становилось все больше и больше не по себе. Я попробовала представить себя женой Алеши.
- Не могу, не могу я замуж выйти! - воскликнула я.
- Напрасно ты так быстро решаешь, - сказал отец, - я советовал бы тебе все-таки подумать.
- Не о чем мне думать!
Тяжесть на душе все увеличивалась, я едва сдерживала слезы.
- Никуда я не пойду от тебя!
- Ах нет, нет, голубушка, - торопливо, точно испугавшись, проговорил отец, - нет, нет, вот этого именно и не нужно. Я стар, скоро умру, ты должна самостоятельно устраивать свою жизнь.
- Что ж ты хочешь, чтобы я была несчастна?
Из-под лохматых бровей взглянули на меня серые, острые глаза и мне показалось, что они проникли глубоко, глубоко, в самое нутро. Лицо отца вдруг озарилось радостью.
- Ну, полно, полно, голубушка, - сказал он ласково, кладя руку на мое плечо, - не будем больше говорить об этом.
Как пример необычайной, ничем неоправданной подозрительности отца, можно привести случай с Дмитрием Васильевичем Никитиным. Никитин был серьезным человеком, с которым у меня никогда не было и тени флирта, но отец и для него не сделал исключения.
Доктор, приехавший с нами из Крыма, старался чем мог быть полезным отцу, но дела для него все же не было, он тяготился положением домашнего врача. И вот мы с ним надумали открыть в Ясной Поляне амбулаторию для крестьян. Дмитрий Васильевич предложил свой труд, я взяла на себя снабжение лекарствами и вызвалась помогать в приеме. Я была уверена, что отец будет сочувствовать.
Дело пошло хорошо. Вскоре вся округа узнала, что в Ясной Поляне есть доктор, который задаром лечит и хорошо помогает. Народ к нам повалил. Амбулаторию устроили в избе на деревне, обстановка была самая примитивная, инструментов, лекарств первое время не хватало, но мы работали с увлечением. Выходили из дома часов в восемь, возвращались около двух. Дмитрий Васильевич терпеливо учил меня, я стала постепенно привыкать. Меня уже не так пугал вид больных, крови, ран, всего того, что отпугивает новичков при первом знакомстве с медициной. Единственно чего я боялась - это больных сифилисом. В Ясной Поляне и в округе их было довольно много, и как я ни старалась, я не могла без ужаса подходить к ним. Особенно сильно на меня подействовал один случай.
Мать привела трехлетнего ребенка лечиться. Толстенький, розовенький, с темно-синими большими глазами и курчавыми волосиками, мальчик этот напоминал мне Рафаэлевского ангела. Я дала ему конфетку, он развеселился, смеялся, болтал ножонками, мешая матери его разувать. На подошвах у него оказалась сплошная сыпь - белые, водяные пузырики.
Я видела, как лицо доктора нахмурилось.
- Открой рот! - резко приказал он матери: шире, ну!
И, осмотрев горло, велел ей раздеться.
Женщина упиралась.
- Что ты, родимый, здоровая я, ты вот мальчика освидетельствуй, остудился, знать, он у меня...
- Раздевайся, говорят тебе, - с несвойственной ему суровостью повторил доктор.
У женщины оказался сифилис, которым она заразила ребенка. Ее же заразил муж, ездивший в Туле на бирже.