— Кто ему помешал? — спросил Сенсома.
Если бы ученик Цучикаге захотел бы — он бы реально мог воспользоваться шансом. И у Сенсомы не было права его осуждать — он бы тоже мог задуматься о таком.
— Ловен, — ответил чунин. — Ооноки видел его в бою. Архимаг был… очень сильным. Наверное, они даже равны по силе. Даже здесь — за границей Иорфа. А может и нет, но Ловена поддержали мы и оборотни. Хотя потом слуги Духов ушли, когда мы начали подплывать к нашим землям. Еще два дня, и мы будем в Конохе.
— Но Ловен остался?
— Остался. Он пьет в соседней каюте.
— Живет, ты хотел сказать.
— Для него это — одно и то же.
Сенсома усмехнулся, потрепал ученика по голове. Юморной какой. Хотя и видно, как прочно въевшиеся в его мозг тревога и страх рассасываются, уступая место спокойствию. Сенсома мог представить, что чувствовал парень, вставший между его телом и страхом Ооноки. Нет, не только Ооноки — всего мира шиноби. Ведь даже будучи учеником, Орочимару не мог не понимать, кем стал Сенсома.
Он стал угрозой всему миру. Совсем как Джашин.
Оставив чунина в каюте и наказав ему спать, Сенсома выбрался на палубу. Поблагодарить Ловена он успеет потом — раз уж странный Архимаг увязался за ним, то не отлипнет до самого конца. Либо, пока ему не надоест, что, в сущности, одно и то же.
Ооноки обнаружился на самом носу корабля. Он был так погружен в себя, что не заметил приближения Сенсомы до самого конца. И это дало перерожденному возможность оценить его состояние. Джонин был сер, как мостовая из булыжника, и взволнован, как генин перед экзаменом. Но, что делало для него все еще сложнее — он думал, думал и думал, а поступал по совести.
— Если бы вы хотели, Ооноки-сан, — джонин вздрогнул услышав знакомый голос. — То все равно убили бы меня, даже если пришлось бы уничтожить тут все и всех.
Шиноби Камня угрюмо посмотрел на Сенсому снизу вверх. По его взгляду явно можно было сказать — тому, что Бог Шиноби очнулся, он не рад. Но мужчина все же нашел в себе силы на усмешку.
— Одна ваша чакра давит к полу не хуже инструктора по рукопашному бою, — он повел плечами. — Кто бы на моем месте не захотел решить дело быстро?
Сенсома сосредоточился, «собирая» свою чакру в кучу и скрывая ее силу от чужих глаз. Раньше этот прием был нужен для маскировки. «Всего лишь». А теперь он становится ежедневной необходимостью — иначе окружающие будут вынуждены тонуть в подавляющей силе Бога Шиноби.
— Мы — союзники, — Сенсома сел с джонином рядом.
— Пока — да, — потянул Ооноки, не смотря на него. — Но кто поручится за будущее? Мадара и Хаширама тоже были союзниками, и вон что вышло. Но это даже не то, Сенсома-сан. Скажите мне, вы знаете, что вы — Бог Шиноби?
— Мне пришлось с этим смириться еще до начала войны.
— Возможно. Тогда, вероятно, вы слабо понимаете, что значит быть Богом Шиноби. Не для себя. Для остальных.
— Хаширама Сенджу был сильнейшим шиноби в мире, и для остальных он никогда не означал угрозу, Ооноки-сама. Равно как и Отшельник Шести Путей — первый носитель чакры и звания Бога Шиноби.
— Вы не Хаширама Сенджу, Сенсома, — жестко ответил Ооноки, подняв глаза на собеседника. — Вы — Сенсома Томура — Математик Боя. Я буду честен — вас боятся даже не осознавая, насколько вы на самом деле сильны. А имя вашего учителя — Мадары Учихи, которое вы благоразумно не назвали, до сих пор отзывается страхом в тысячах сердец. Даже тех людей, которые его и не видели никогда. А ведь вы сильнее… И знаете что? Вы куда хуже Мадары, Сенсома-сан.
— Я всегда считал иначе, — заметил Сенсома.
— А я считаю по-другому, — вздохнул джонин Камня, внезапно сгорбившись. — Я знал Мадару. Он был жесток, но у него была цель — объединить мир под своим руководством. Да, власть. Власть для себя одного. Но я думаю, что в глубине души он жаждет этой власти для того, чтобы сделать наш жестокий мир… менее жестоким. Более жестким, но не жестоким. Так я вижу. А вы… Плевать вам на мир, Сенсома-сама. Если это будет весело, вы сожжете его до тла, а потом воскресите пепел и будете вечно с ним биться. Вы ведь даже не подумали о том, чтобы избежать встречи с Джашином, вам даже не было мало-мальски страшно. Вы лишь подгоняли нас, потому что боялись, что Бог куда-то от вас денется. Я не прав?