- Догадливый, - кивнул Севрюгов. – Забрал и съел.
Пташкин нахмурился.
- Шучу, - улыбнулся Севрюгов, и его огромные глаза чуть не лопнули от напряжения. – Есть некоторые тонкости, понимаешь, Пташкин? Вот, как раз, именно сейчас, мне твоё заявление… как бы это сказать… знаешь, когда задницу вытираешь такой дешёвой бумагой, и кусок бумаги остаётся промеж булок. И, вот, надеваешь штаны, идёшь, а он тебе мешает. Вот эта бумажка в заднице и есть твоё заявление.
- Не…
Дверь открылась, и в кабинет вошла Даша. Пташкин сразу узнал рыженькую девушку, которая сидела в дежурке и которая приняла у него заявление.
- Младший лейтенант Рамова, - сказал следователь. – Напомните, что я вам говорил обо всех заявлениях в ближайшую неделю?
Александр Анатольевич внимательно смотрел на девушку. Василий понял, что от этого взгляда его начинает мутить и тошнить. Это не взгляд, это буровое сверло, которое проникает сквозь кожу в самый желудок.
- Да… да… помню, но…
- А теперь расскажите, что вы эту бумажку, - он взял заявление и помахал им, - в журнальчик записали, да? И пронумеровали, наверное, как положено?
- Да… - голос девушки дрожал.
- Хорошо, - кивнул Севрюгов, пригладив свою модную причёску с пробором. – Отлично, блять. Иди, ешь.
Даша подняла голову.
- Простите, товарищ подполковник?
- Ты овца? Иди и жри журнал, говорю!
Девушка не сдвинулась с места.
- Вышла отсюда, тупорылая,блять! – крикнул Севрюгов. – Жри журнал, сука, пока я здесь разбираюсь!
Даша исчезла. Пташкин сглотнул и уставился на Севрюгова. Тоже очень несчастный человек, подумал Василий. К пятидесяти годам с такими вспышками жди неврозов, головных болей и язву. Обязательно язву, потому что, когда нервы, всегда вылезает язва.
Севрюгов встал и потянулся к шкафу. В его руке сверкнула бутылочка армянского коньяка. Язва будет однозначно.
Пташкин подвинул к себе заявление и краем глаза ещё раз изучил написанное, убедившись, что всё сделано по форме. Севрюгов налил полный стакан и трясущейся рукой поднёс его к губам. Выпив, следователь поставил бокал обратно в шкаф.
- Тупая сука. Какая же тупая сука, - скрежетал он, усаживаясь обратно за стол. – Вот скажи, мне, Пташкин, если человек бесконечно туп, достоин он жить хорошо?
- Естественный отбор к таким безжалостен, - ответил Василий.
Севрюгов ударил ладонями по столу и улыбнулся. Искренне, отчего огромный рот расползся по лицу, будто пластилиновый.
- Ну! Конечно же! А они хотят жить хорошо. Бабла хотят себе много, отношения хорошего, и чтобы не матерились на них, не оскорбляли и по шейке гладили. Ну, посмотри на неё! Вот, сейчас которая заходила. Сказал дуре с утра: если будет кто с заявлениями, сразу ко мне, и никаких больше движений. И что она делает? А?
Он поднял брови.
- Что? – спросил Пташкин.
- А берёт, и твоё заявление регистрирует в книге, понял? А я что ей утром сказал?
- Чтобы все заявления…
- Умница! – Севрюгов перегнулся, схватил руку Пташкина и пожал её. – Пойдёшь ко мне работать? Шучу. А эта овца пять лет в школе полиции сраку свою тёрла, чтобы слова человечьи забыть. Знаешь, Пташкин, зачем таких к нам посылают?
Он перешёл на шёпот.
- Чтобы физиологические потребности наши удовлетворять, понял? А они же больше ни на что не способны, понимаешь? Ни на что! Элементарная просьба… Э-ле-мен-тар-ная! И эта сука с круглой жопой её не осилила! Понимаешь? Понимаешь, Пташкин?
Честно говоря, Василий мало что понимал. Он то и дело смотрел на своё заявление, едва успевая кивать головой и пытаясь проникнуть в сложный мир причудливых рассуждений следователя.
- А я, знаешь, чё говорю ей? – продолжал Севрюгов. – Говорю, Дашенька, мне жуть как нужно приготовиться к квартальной проверке. Говорю, Дашуля, на моём участке всё должно быть вылизано и чтобы ни одного глухого дела, понял, да? Если так, говорю, то товарища Севрюгова повышают до начальника местного УВД, дают звание полковника, открываются возможности! Обучение в столице на генеральскую должность, а там, глядишь…