- Конечно, Лида Сергеевна! – прозвучал ответ откуда-то из глубины дома.
Пташкин огляделся. Севрюгов смотрел на жену.
- Хорошо, когда баба понятливая. Смотри…
Он шептал Василию на ухо.
- …накрывает и минимум слов. Идеально!
- Александр Анатольевич, я бы хотел перейти к делу, потому что сегодня очень устал…
- Вася, всё будет, не сцы! – махнул рукой Севрюгов. – Идём. Помнишь Дашулю?
В гостиной появилась та самая милая девушка из дежурки. Рыжее каре и огромные ресницы, увеличенные косметикой. Губы блестели от красной помады, будто младший лейтенант Рамова объелась малинового джема. Тонкое платье обтягивало хрупкую фигурку, а высокие каблуки увеличивали рост Даши.
- Дашуль, садись! Помнишь Адамыча? Ну, Адамыч, ты чего?
Даша сразу узнала его и улыбнулась. Она помахала ручкой, хлопнув ресницами, как будто крыльями бабочки-капустницы. Лида присела напротив Пташкина, и Севрюгов плюхнулся рядом с женой, обняв её и растопырив ноги, как истинный хозяин. Даша села на другой диван, рядом с Василием.
- Ну? По коньячку? – Севрюгов хлопнул в ладоши и взялся за бокалы.
На улице громыхнуло, и дождь обрушился на землю резко, будто кто-то дёрнул за верёвку, открыв стотонную бочку с водой. Наливая коньяк, Севрюгов сказал:
- Бррр! Вот не повезло тем, кто сейчас на улице в такую погоду!
Василий поправил очки. Он всё никак не мог придумать, как бы сказать следователю, что не пьёт. Напивался Василий однажды, в институте, и помнит лишь как блевал всю ночь напролёт.
- Я не пью, - сказал Пташкин.
Дамы подняли на него изумлённые глаза, а Севрюгов продолжал хладнокровно разливать алкоголь.
- Не может быть, - покачал следователь головой. – В этом доме таких не бывает. Иначе…
Он посмотрел на Пташкина и подмигнул.
- … как бы ты здесь оказался?
Лида тихо рассмеялась, а Даша широко улыбнулась, кажется, вообще не поняв шутки. Пташкин почувствовал, как от белых диванов рябит в глазах. Севрюгов протянул бокал с шампанским Даше и с коньяком Василию. Пташкин принял его, поморщившись от запаха. Александр Анатольевич поднял свой.
- Ну, за встречу! – и выпил залпом.
Девушки осушили свои, а Пташкин поставил бокал на столик, не притронувшись к коньяку.
Севрюгов закусил сервелатом, сделав вид, что ничего не заметил.
23:20
Вечер превращался в пьянку. Севрюгов рассказывал истории о своей молодости, о следовательской практике. Истории чаще всего сводились к тому, какие люди идиоты, и как им всем можно спокойно «ложиться в канаву и гнить». Пташкин сделал пару глотков из бокала. Коньяк, возможно, был неплохой, но горло и пищевод полыхали, как от огня. Даша глупо хихикала и глотала шампанское, как в последний раз. Лида быстро опьянела, и смотрела плавающими в масле глазами на мужа. Она теребила пальцами ухо Севрюгова. Следователь покраснел от коньяка, и его голос с каждым глотком становился всё громче, а манеры резче. Он то и дело вскакивал, жестикулировал, показывал практически всё, о чём говорил и, безусловно, наслаждался собой. Даша смеялась, иногда срываясь на непонятные вздохи. Пташкин иногда посматривал на неё и замечал, что расстояние между ним и старшим лейтенантом уменьшается. Да и её платье, словно с каждой минутой становилось короче, обнажая тонкие белые бёдра.
- Пошли покурим, Адамыч! – Севрюгов встал и, шатаясь, пошёл к выходу.
Они вышли на улицу. Дождь поливал, как из ведра. Следователь курил и держался одной рукой за перила.
- Слышь, Адамыч, ты чего такой кислый? Не нраи… нравится?
- Вы обещали рассказать мне кое-что о расследовании, а на самом деле…
Севрюгов помахал рукой с сигаретой.
- Ты! Ты – мой гость, Адамыч! И я непременно расскажу тебе, понял? Я вру, думаешь?
Молния разорвала небо напополам, а гром оглушил Пташкина. Он с тревогой посмотрел на небо. И, наконец, признался себе, что Маша, скорее всего, тоже видит эту грозу, или мокнет под ней, или…
- Нам нужны волонтёры, нужны поиски…