Выбрать главу

Он закрыл глаза. Очки повисли на кончике носа.

- Да, понимаю. Да, конечно, есть правила, - кивнул он и медленно, не дожидаясь ответа, положил трубку.

 

05:30

Пташкин решил не ложиться спать. До подъёма, когда будильник в виде красного петушка запоёт песню Элвиса, оставался ровно час. Василий, похожий в тот момент на призрак, проплыл мимо полочек с фарфоровыми тарелочками и иконами, мимо большого панно в виде космического паука и бриллиантовой паутины, мимо усеянного фотографиями коридорчика.

Он остановился у лестницы, которая вела в подвал, и посмотрел на фотографии. Они с Машей в Париже, в Софии, в Токио, в Квебеке, в Лондоне, в Москве, в Денвере…

Пташкин спустился вниз. Там он щёлкнул включателем и внимательно наблюдал, как загорается светом его мастерская. Большую часть подвала занимал верстак и внушительный стенд с блестящим оружием. Пистолеты, автоматы, ручные пулемёты, катаны и двуручные мечи. Каждое оружие блестело, сверкало и аккуратно стояло в своей подставочке.

Пташкин подошёл к верстаку, на котором лежали инструменты: от грубых молотков и свёрл, до точнейших микрометров и шлифовальных машинок. Василий сел за верстак и включил ультрафиолетовую лампу. Нацепив очки, зафиксировав на голове их с помощью резинки от старых штанов, он взял ржавый револьвер и принялся кропотливо очищать с него рыжие следы времени. Слой за слоем, слой за слоем.

 

12 июля, 2012, 6:40

Они снова ему снились, эти молодые девчонки в коротких юбках. Пташкин отбивался и отбивался, чувствуя к себе жалость. В конце концов, он схватил кусок ржавой трубы и ударил одну из них. Ту, которая задрала юбку, показав Василию, что на ней нет трусиков. От удара её голова смялась, как спелый арбуз. В какой-то момент Пташкин смотрел, как розовая масса фейерверком разлетается по мутным окрестностям сна, а потом проснулся.

Его пенис возбудился. Пташкин понял, что ещё пару секунд этого глупого, ужасного сна, и он бы испачкал трусы. Настроение совсем испортилось. Он отправился в ванную, где долго стоял под холодным душем и читал «Отче наш», как учила мама. Что из этого, в конечном итоге, помогло, Василий не знал, но возбуждение и девчонки в коротких юбках забылись.

Обтершись махровым полотенцем, он сделал триста приседаний и сто отжиманий. Здоровье и сила – это то, чем научила его дорожить мама. Небольшой горб – это ещё не приговор, повторяла она, и уже совсем скоро тело маленького Василия обросло крепкими мышцами.

Еще мама говорила, что он - обаятельный парень. Его студентки выражали ту же мысль, только другими словами, частенько содержащими неприкрытое порно. Они подмигивали ему, показывали язычки, на зачётах водили пальчиками по плечам Пташкина, отчего повергали его в жуткий стыд и радовались этому втайне. 

Пташкин посмотрел на часы. Пора бы готовить завтрак, ведь через два часа его ждут студенты.

В новом доме Василий ориентировался пока что плохо. Да и не особо нравились Пташкину эти большие хоромы. Он привык ютиться в общажной комнате, на верхнем ярусе кровати. И пускай она раскачивается, как гнилой баркас, от жаркого секса соседа снизу. К этому Пташкин давно привык, а, вот, к двухэтажному особняку в центре фешенебельного посёлка «Рэйнбоу Сити», пока что не очень. И такое ощущение, что никогда не привыкнет.

Зато до работы близко, - говорила мама. Институт находился в двух минутах езды. И всё остальное рядом: книжный магазин, почта, супермаркет, булочная.

Пташкин любил булочки. Они напоминали ему о детстве и о тех моментах, когда мама приезжала с международных соревнований и проводила время вместе с ним. Он помнил мамины большие сильные руки, нежно перебирающие мягкое тесто. Зинаида Львовна, так звали владелицу супермаркета, пекла булочки не хуже, и Пташкин частенько туда наведывался.

На огромной кухне Василий отыскал кофеварку и долго разбирался, как ею пользоваться. Наконец, засыпав необходимые ингредиенты, Василий сел на стул и принялся ждать. А ровно спустя десять минут, в саду за домом, он услышал пронзительный плач.

Василий вооружился ножом. Он протёр очки, чтобы лучше видеть. Потом отложил нож в сторону, посчитав глупым идти на плач с холодным оружием, которое всё равно бы не использовал.