- В генералы метишь? А потом куда? В депутаты? Президенты? – Митрофанов смеялся над амбициями Севрюгова и не скрывал этого.
Следователь ничего не ответил и снова открыл бумагу.
- В общем, это не обвинение. Допрос свидетеля, не больше. Сам знаешь, что пропала Мария Пташкина, и я пытаюсь её найти.
Мирон снова хмыкнул.
- Ну-ну, Саня! То-то я смотрю, все кругом её ищут, найти не могут! Странные поиски. Ментальные, что ли? Силой разума ищешь?
Митрофанов постучал по виску. Его грубый смех сотрясал всё волосатое толстое тело.
- А что, если и так? – ответил Севрюгов.
Следователь был спокоен. Василий видел, как ровно он дышит, словно предвкушая и заранее зная, чем закончится этот разговор.
- Да, ничего, - веселился Митрофанов. – Ничего. Этого ботана все за нос водят вот уже лет шесть, так и ты поводи! Нельзя, что ли!
Мирон всё больше смеялся, сотрясаясь всем телом, как настоящий сатир.
- То есть, как водят?
- Прекрати! – махнул рукой Мирон. – Все знают, один Пташкин улыбается и любит всех на свете!
Севрюгов опустил глаза в бумажку и спросил.
- Зачем ты приходил к нему ночью, 16 мая? – спросил следователь.
Мирон прекратил улыбаться и схватился пальцами за подлокотники стула.
- Нашептали уже! Ебаная деревня! – покачал он головой. – Пьяный был, не помню. Жену искал его, наверное.
- Кстати, она пропала как раз шестнадцатого мая, в восемь вечера, - сказал Севрюгов.
- Ну а приходил-то я позже, так что…
Мирон издал губами непристойный звук и развёл руки.
Пташкин всё больше и больше погружался в сумрак комнаты за стеклом. Лампочка светила будто всё хуже и хуже. И лишь две фигуры – худая и толстая – сидели друг напротив друга. Их голоса глухо отскакивали от стен.
- Зачем ты искал её? – спросил Севрюгов. – Как раз в тот день, когда она пропала.
Митрофанов поёрзал на стуле, и металлические ножки заскребли о бетонный пол.
- Не помню, говорю же, - сказал Мирон. – Я часто в гости к ней заходил, пока её муженёк на работе был.
Василий медленно встал и подошёл ближе к стеклу. Он дотронулся руками до его холодной поверхности. Он снял очки и наблюдал за происходящим, боясь пропустить хоть одно слово. Стекло моментально нагрелось от его горячей кожи.
- Это зачем? – спросил Севрюгов.
Мирон провёл рукой по волосам.
- Да, как тебе сказать? Я же говорю тебе, что все кругом знали о ней, только Пташкин живёт в своём ботанической саду, по ходу.
- Ты спал с Машей?
Севрюгов снял очки и положил их перед собой. Он сцепил пальцы и посмотрел на Митрофанова.
- Наши встречи были больше… говорили мы, смеялись, обсуждали всякое, - сказал Митрофанов. – Нравилась она мне, как человек. Я и не думал наставлять рога этому профессору.
- Почему тогда приходил, когда Пташкин отсутствовал? – спросил Севрюгов.
- Так Маша попросила, - сказал Мирон. – Говорит, Вася мой не поймёт, он целомудренный, типа. Года полтора мы с ней говорили за кексами, там, или тортиком. Она изумительно пекла. Пальчики проглотишь! А потом, как-то так случилось, переспали. Один раз, больше не было ничего.
Пташкин прищурил глаза, словно пытаясь разглядеть Митрофанова лучше. Он провёл пальцем по стеклу, обводя контур Мирона. Потом, развернувшись, вернулся и сел на стул. Напряжение ушло, руки высохли и похолодели.
- То есть, не было? И встречи прекратились? – спросил Севрюгов.
- На первых парах я ещё забегал к ней, но она больше не лезла ко мне. Мне это очень злило. Я-то думал, что у нас с ней типа роман. Ну, вот эта вся муть, понял, да? Даже говорить она со мной перестала так тепло, как раньше. Как будто интерес потеряла. Ну, я же не пацан. Мысленно послал её и перестал ходить, а тут, наверное, вискарь в голову треснул, вот и зашёл.
Севрюгов спросил:
- Чего это ты такой откровенный, Мирон?
Митрофанов вздохнул и посмотрел в пол.
- А потому что знаю я тебя, Саня, как никто в этом посёлке. Я никого не боюсь и горжусь этим! И откровенность моя перед тобой – обычное дело. Когда меня спрашивают, я отвечаю. Вот так, запросто! Кого мне бояться? Пташкина этого? Или я должен был ходить по селу и кричать всем, что спал с Машей? Никто мне ничего не запретит! Тем более спать с тем, с кем хочу. Закон не нарушил, а остальное – мелочи! Ни смерть, ни человек не может напугать Митрофанова!