- Ну, и ладно! – сказала Маша. – Пойду. Мне кажется, вон там, в овраге очень интересно!
Она бесшумно направилась к глубокой яме.
Василий нашёл под деревом муравейник. На его макушке кишели красные муравьи. Пташкин восторженно наблюдал, как они мерно двигаются. Их жизнь была построена по чётким законам. Их жизнь – это лишь правила и никакого хаоса. Никакой дружбы и вражды, любви и ненависти. Только то, зачем мы пришли на эту землю: размножение. Василий склонился над бугорком, почти касаясь носом ветхого домика, покрытого многочисленными ходами и дырами.
Один из муравьёв застыл и поднял голову. Его маленькие глазки смотрели на Пташкина. Василий не мог оторвать взгляда от его красной головы и двух острых челюстей, называемых мандибулами. Они такие красивые, стройные. Вся красота мира соединилась в муравьях…
Пташкин оторвался от муравейника. Он огляделся. Лес почернел, стволы деревьев теперь напоминали ровные столбы, уходящие в небо. Василий протёр глаза под очками, но ничего не поменялось. А со стороны оврага доносились звуки.
Пташкин встал и прислушался. Сначала он отчётливо услышал кряканье утки. Затем утке ответила жаба, а потом раздалось мерное шуршанье, словно по листве пробежался огромный паук.
- Маша?
Ему никто не ответил. Василий поднял голову. Небо превратилось в серую тучу с чёрными провалами, внутри которых сверкали молнии. Высоко, в кленовых кронах, ревел ветер, но здесь, в глубине леса, было спокойно и тихо.
Пташкин подошёл к оврагу. Он слышал внизу мерзкое шуршание.
- Маша?
Василий увидел её длинные ноги. Платье Маша задрала, руками лаская свою промежность. Пташкин опустился на колени, чтобы сказать, что это уже не смешно. Заниматься этим на глубине оврага, среди мокрой земли и листьев…
Но там, где заканчивалась Машина грудь, выше начиналась огромная голова утки. Серые перья у основания торчали в разные стороны. Огромный жёлтый клюв открылся. Уши Василия онемели от режущего звука. Чёрные птичьи глаза таращились на тучи и отражали в себе клубившуюся субстанцию.
Руки Маши поднялись, коснулись ворота платья и разорвали ткань. По груди стекала белая жидкость, похожая на молоко. Платье мгновенно намокло.
Василий попятился. Он зажмурил глаза, а, когда открыл их, увидел, что Маша вылезает из оврага. Теперь это была не утка. По сторонам крутилась большая голова жабы. Коричневая кожа блестела, ноздри раздувались, а глаза всё так же бездумно отражали происходящее вокруг. Лес, деревья, кора. Разорванное платье болталось двумя большими лоскутами, демонстрируя обнажённую грудь и живот.
Василий снял очки. Он любил делать так, когда боялся. Маша протянула руки к нему. В руках она держала младенца. Младенец повернул голову, и Пташкин открыл рот. Он яростно качал головой, отрицая увиденное. Глаза не могут лгать, но теперь они лгали! Лгали!
Маленькое личико младенца было точной копией Маши. Те же голубые глаза, тот же рот и вздёрнутый маленький носик. Младенец улыбался, а во рту у него белело тридцать два зуба.
Маша протянула младенца, который перебирал маленькими ручками и ножками. Но его взрослое лицо было серьёзным и мудрым. Маша-жаба открыла огромный рот. Она поднесла младенца к морде и начала запихивать маленькое тельце в огромную жабью пасть. Пташкин кинулся к ней, яростным криком разрывая густую тишину.
- Умник? Эй? У тебя чё, приступы? – Маша склонялась над ним.
Василий увидел голубое небо, мелькавшее между кронами деревьев. Две косички свисали над его лицом, а Маша смотрела внимательно, прищурив глаза.
- Знаешь, как я сейчас испугалась, дурень? Это что было?
Пташкин огляделся. Он сел. Голова ещё кружилась. По шее и под рубашкой ползали муравьи.
- Слышь, умник, мы уже больше года знакомы, даже спим друг с другом, представляешь? А я впервые вижу, как ты ни с того, ни с сего грохаешься в обморок! Нечестно, Умничек! Я тебе всё рассказала!
Василий поднялся, поддерживаемый Машей.
- Это у меня впервые, - сказал Василий. – Больше такого не повторится, обещаю.