Он тщательно вымыл тело, обтёрся махровым полотенцем, как учила мама. Затем выполнил сто приседаний, восемьдесят отжиманий и триста прыжков на скакалке. Прежде, чем приступить к важным делам, говорила мама, всегда делай зарядку. Тогда твоё тело станет крепким, как сталь. Она брала маленькую бронзовую статуэтку и швыряла её в стену сарая. На стене оставалась вмятина, а на статуэтке – ничего.
Пташкин подошёл к зеркалу и внимательно оглядел себя. Ни прыщей, ни красных пятен, ни сыпи. Неплохо. Василий накинул на мускулистое тело рубашку, застегнул её и повернулся боком. С небольшим горбом ничего не поделаешь, эта штука досталась ему с детства. Ну, и плохое зрение, конечно же. Если бы не мать – трёхкратная чемпионка региона по тяжёлой атлетике – то Пташкин так и остался бы «коньком». Так звали его во дворе ровно до седьмого класса. Пока Ольга Семёновна всерьёз не взялась за здоровье сына.
Пташкин подошёл к иконам и перекрестился. Невольно глянул на висевшие рядом фотографии. Маша на них казалась куклой ручной работы. Блестящая, в прямом и переносном смысле. Кто бы мог подумать шесть лет назад, что такая девушка может стать женой застенчивого преподавателя биологии, который таскает квадратный кейс, горбится, без конца поправляет очки и вечно шмыгает носом. Пташкин таким и остался. Ничерта не изменилось. А, вот, женщина, порхающая рядом с ним по странам мира, всё-таки появилась.
Смазав волосы гелем, Василий протёр очки специальным раствором. Только потом надел брюки и пиджак, прошёлся бархаткой по туфлям и вышел на улицу.
9:30
Пташкин вышел за забор своего большого дома. По солнечному тротуарчику он отправился вверх, где стояли огромные усадьбы местных жителей. Исполинские чудовища, называемые коттеджами и «особняками», являлись показателем достатка и важности местных богов. Пузатые утробы. А заборы - это морды этих утроб. Металлические и каменные, с трубами и колоннами, с вензелями и лепниной.
Посёлок трещал от денег. Пташкин иногда думал, как хорошо было бы скомкать эти коттеджи, превратить их в денежный снежок и раздать всё больным детям, например. Да… Выскажи он эту мысль где бы то ни было в радиусе пяти километров, его бы разорвали на куски.
Василий остановился у высокой калитки. На её макушке торчали вверх острые шпили золотистого цвета. На одном из них развевался российский флаг, который, по скромному мнению Пташкина, совсем не вписывался в медные красоты усадьбы. Звонок в форме открытой пасти льва сверкал на солнце. Пташкин нажал на кнопку.
Спустя пятнадцать минут он услышал шарканье. За толстой калиткой скрипнуло, лязгнуло и бахнуло, по меньшей мере, шесть замков. Отворилась она медленно, каждым своим звуком напоминая о своей тяжести.
Низкий старик с седыми волосами, серыми глазами и широким носом оглядел Пташкина с ног до головы. Нахмурив брови и почмокивая слюнявой сигаретой, он сказал:
- А, ботаник! - старик облокотился о металлический толстый столб калитки.
Серый свитер с чёрными ромбами давно выцвел и покрылся катышками, а растянутые синие штанишки у щиколоток терялись в тёплых носках. Зелёные армейские тапки покрылись пылью. Звали его Виктор Михайлович Строев. Он миллион лет прослужил командиром части, и уволился в звании полковника.
- Здравствуйте, Виктор Михайлович, - кивнул Пташкин.
- Здравия желаю, так у нас раньше говорили, - сказал Строев, выдохнув вонючий сигаретный дым. – Ну? Я, признаться, охерел, когда тебя увидел. Зырь, сыновья камерку повесили, теперь каждую харю вижу, которая сюда подбирается.
Он ткнул кривым пальцем в серую коробочку над забором. Пташкин сразу не заметил её.
- Так… чё?
Казалось, дым вокруг Строева появлялся сам собой, расползаясь в разные стороны, будто щупальца осьминога.
- Понимаете, я извиняюсь, что нарушил ваш покой и заставил пройти такое большое расстояние…