- Кругом – кровища! Это уже не в морге, а на берегу реки. Там его и нашли друзья, и домой притащили, олухи! Все улики обгадили! Слышь…
Севрюгов наклонился и сказал:
- А Ромка-то, кажись, когда ему живот вспороли, ещё жив был и полз куда-то. Следственный эксперимент! Это я узнал, когда увидел кровавый след на песке. Будто кто-то швабру с тряпкой в кровь опустил и провёл по берегу! Правда, кое-что осталось. Лёгкие, печень, почки… всё на месте. Только желудок и кишки, вперемежку с дерьмом…
Василий встал. Он зажал рот рукой и проглотил подступившую рвоту. Севрюгов выглядел довольным. Он смотрел на Пташкина.
- Как думаешь, кто способен на такое, а? – спросил следователь.
Пташкин промолчал. Он сел обратно.
- И я не знаю, - удивился Александр Анатольевич. – Следствием было решено не разглашать подробностей. Благо, мамаши у него нету, а то бы уже вся округа знала и с ума сходила. Вроде какая-то бабка уже в пути, но с ней мы разберёмся.
- А завтра – комиссия, - сказал Пташкин, наблюдая за лицом следователя.
- Ага. Не поверишь, Василь Адамыч, никогда ещё моя жопа не зависела от трёх толстяков так сильно, как в этот раз! Три генерала, охренеть! Из самой центральной прокуратуры района! Ждёт меня повышение и жизнь другая, жизнь достойная! Или – позор… Всё решится на днях.
- Но вы же не имеете права замалчивать о смерти…
Севрюгов поднял глаза.
- А никто и не замалчивает, Пташкин! Я уже доложил. И, знаешь ли, сказал наверх, что у меня есть подозреваемый…
Василий сжал кулаки. Их взгляды встретились. Следователь играл желваками, но на лице его мелькала лёгкая улыбочка. Как ветер, как лёгкий удар короткого кинжала под рёбра. В темноте подворотни. Ты даже не успеешь понять, кто это был.
- Неужели ваша карьера важнее, чем жизни людей? – тихо спросил Пташкин.
Он считал, что научился разделять людей на плохих и хороших. Но Севрюгов был чем-то другим.
- А как же, Вася? Вот, не хочу перед тобой тут оправдываться, но отчего-то хочется! Хочется, твою ж мать, а! Знаешь, я всегда презирал тонкокишечных людей. Это насекомые. Раздавил - нету! И тебя считал клопом. А теперь смотрю и думаю: как же этот клоп всё это переживает и, даже, не сошёл с ума? Как, Вася?
Пташкин промолчал. Он считал Севрюгова демоном. Одним из демонов этого мира. Наряду с оружием, которое забирает души, есть люди, которые эти души высасывают. И им не нужны смерти, им нужна гниль, остающаяся после. Они любуются это гнилью и радуются, харкая слюной.
- Значит, есть в тебе что-то, чего я не могу понять! Что-то, что опровергает мою теорию отбора. Так вот…
Севрюгов достал сигарету и подкурил её. Сняв очки, он выдохнул дым и откинулся в кресле. Кожаная обивка скрипнула, за окном дунул ветер и ударил в стекло крупной пылью.
- Наверное, ты начинаешь догадываться, что люди вокруг – это материал. И ты, и я. Материал. Кирпичики, из которых строится стена-жизнь. И, если ты в её низу – то тяжесть тех кирпичей, что находятся выше, ложится на тебя. Солнце не проникает туда, где ты лежишь. Стена в этом месте сыреет, покрывается мхом и гнилью. По тебе ползают мокрицы, длинноногие пауки и черви. Пьяный хозяин дома и его друзья мочатся на тебя, когда бухают водяру. О, да, на твои плечи ложится огромная миссия – держать дом! И ты можешь глубоко и с трепетом осознавать, что выполняешь суровую и важную миссию! Ты лучше тех, кто наверху, ведь на тебе всё держится! Но ты покрыт мхом, червями и мочой.
Севрюгов всё пристальнее смотрел в глаза Пташкина. И Василий не отводил взгляда, принимая в себя философию следователя.
Возможно, думал Пташкин, это был их последний разговор «по душам» перед тем, как начнётся война. А она начнётся, и Василий чувствовал это каждой клеткой. И сердце от того стучало всё сильнее, и он пытался понять Севрюгова, который был не человеком. Уже не человеком. На земле есть демоны, и совершенно не нужно потустороннего вмешательства, чтобы они появились.
- И, чем выше кирпичики в этой стенке, тем легче им живётся. Солнышко, свет, никаких тебе мокриц и мочи! Да, нижние принимают на себя всю тяжесть, но разве от этого им легче? Есть, только, одна особенность у этой интересной стенки. Кирпичики в ней могут перемещаться с уровня на уровень. Так, вот, Пташкин, расскажи мне: нормально ли желание кирпичика подняться как можно выше, чтобы не захлёбываться каждый раз, когда пьяный хозяин достаёт из ширинки свой член? Я даже не стану дожидаться твоего ответа. И ты, и я прекрасно понимаем, что это единственное желание, которое должно существовать в человеке. И я, Василь Адамыч, поднимаюсь всё выше. И препятствия убираю, потому что они мешают мне, моей мечте, моим любимым. И, если я стану обращать внимание на посторонних, то рухну вниз. К моче и мокрицам! А я не хочу. Я двадцать лет шёл к этому. Я гнил в учебке, где меня долбили, как сидорову козу! Долбили все, потому что я был щуплый и слабый! Потом – работа по распределению в вонючей деревне, где каждый считал своей обязанностью харкнуть мне в лицо! Но я терпел! Терпел, даже когда меня избили и помочились на форму! Я терпел, прекрасно понимая, что всё это нужно для будущей хорошей жизни! Выдержав ужасные пять лет в деревне, я снова оказался в городе, где приходилось лизать задницы начальству! Огромные, волосатые, вонючие задницы, Пташкин! Старший лейтенант, капитан… Карьера двигалась так медленно, что я иногда отчаивался. Пил, нюхал, кололся, трахал всех, кто попадался! Но после снова приходил на работу и делал то, что мне говорили, потому что хотел ползти выше и выше по стене! И, вот, наконец, местный начальник отдела отдаёт концы. Автокатастрофа. Бум, и я – здесь. И я – майор. На мёд слетаются пчёлки, типа моей жены. Неплохая штучка для секса. А потом объявляется какая-то дама и говорит, что у неё есть от меня ребёнок. Девочка…