Оксана откинулась назад и легла прямо на песок. Платье её задралось. Пташкин не удивился этому, отметив оголённые крепкие бёдра, как данность. Как то, что и должно быть в эту ночь здесь. Как часы на Кремлёвской башне, или факел в руке у статуи Свободы.
- Чистая физика и химия не могут найти её, да? Не удивительно ли, что с пропажей Маши всё изменилось? Все изменились.
- Я был слеп, - это очевидно. Не изменилось, а узналось. Жизнь же продолжилась. Точно такая же, какой и была.
Оксана смотрела в небо. Её глаза будто сверкали и напоминали две светлые капли из Великого озера. Такие же прозрачные и голубые.
- А как вы считаете: её исчезновение сделало вас лучше?
Пташкин ответил сразу:
- Да.
Оксана хохотнула.
- А я не верю, что вы её убили, - сказала она. – Многие, конечно, твердят одно, мол, в таком тихоне, как вы, чёрные черти водятся. Говорят, узнал, Василий Адамович, что жена ему изменяла направо и налево, и прикончил её. А тело растворил и вылил под вишню, которая у него во дворе стоит. То-то ягодки уже в мае такие крупные у него на кустиках!
Оксана поиграла ножками в воде.
- А она мне говорила, Василий Адамович, что все станут искать её. И что многое изменится, и что мы изменимся. Вы и я. И другие. Она мне говорила, что кто-то, даже, умрёт…
Последние слова Оксана прошептала, но Пташкин хорошо её услышал.
- Рома всё валялся дома последнее время, трубки от меня не брал. Говорил всем, что заболел. А я ему хотела позвонить и сказать, какой он козёл. Просто так, ради забавы. Ведь я никогда его не любила. Я вас любила и люблю, Василий Адамович.
Пташкин слушал её чистый голос. В нём соединялось всё, что так хотелось многим. Наивность и красота юности. Красота, когда природа даёт тебе тело, глаза, губы, волосы… и смотрит на то, как ты этим воспользуешься.
- А потом Рома умер. Все говорят, что кто-то ткнул его ножом и не один раз, потому что было много крови. А я в институте была и не видела. Какой ужас. Знаете, Василий Адамович, а ведь многое и, правда, указывает на вас. Ну, что сначала вы «того» свою жену, а потом не выдержали и любовника её тоже прикончили. Так же получается, да? Многие уже об этом говорят, Василий Адамович. И только я смогу спасти вас от тюрьмы.
Она села и обернулась. Её красивое лицо будто светилось в темноте. Тонкая шея и ровная спина покрылись мурашками. Ноги скрывала и облизывала речная вода. Босые ступни белели в глубине прозрачной воды.
- Видите, я даже дрожу, когда представляю это.
Пташкин закрыл глаза.
- К чему это? – спросил он. – Как будто то, что ты собираешься сделать, вернёт мне веру в людей. Твой поступок…
- Хватит! – надулась она и развернулась к нему. – Хватит строить из себя святого, надоело!
Глаза Маши дрожали, будто две капли вот-вот сорвутся с ветви и упадут.
- Не собираюсь я возвращать вам веру! Никогда не собиралась!
Она сидела на коленях, выпрямившись всем телом. Грудь то и дело дрожала и вздымалась.
- Как будто то, что я люблю вас – это что-то мерзкое! Бред! Как вы можете говорить о чём-то, если я вам уже призналась, что спала с Машей!
- Кто с ней только не спал! – улыбнулся Пташкин.
- Нет! Никто не знал того, что знала я! – горячо говорила Оксана. – Никто! Мы с ней были, как сёстры! И, когда я говорила ей, что люблю вас, она утешала меня! Она верила, что мы с вами можем… Вы не верите мне?
Василий не знал, чему верить в этой истории. Совсем не знал, потому что любая правда могла оказаться ещё более реальной, чем казалось. И это было самое страшное.
- Смотрите!
Оксана вскочила и подбежала к нему. В её руке сверкнул экран дорогого телефона.
- Смотрите! Смотрите! – умоляла она, тыча телефоном в нос Василию.
Пташкин крепко сжал её запястье и выхватил телефон.
«Это так удивительно… с девочкой!» - голос Оксаны дрожал.
Она прикрывала рукой девичью грудь, набухшую и напрягшуюся от смешанных чувств. Никогда Оксана не испытывала ничего подобного. Страх и желание. Табу и похоть. А ещё – суровый холод. Оксана посмотрела на окно. Закрыто. Так, почему же мурашки прыгают по телу, как сумасшедшие?