- Генералы сюда за хлебом и зрелищами приехали. Хлебом я их обеспечил, а зрелища впереди.
Севрюгов улыбнулся и склонился над распоротым животом Митрофанова.
11:55
Василий чистил револьвер, когда зазвонил звонок. Пташкин отложил инструменты, рассчитывая закончить с ними чуть позже. Он поднялся наверх и закрыл подвал. Ключи положил в карман.
Открыв калитку, Василий увидел Севрюгова в чёрном костюме. Брюки по колено намокли и покрылись илом и грязью. На дороге стоял большой полицейский фургон. Около него топтались ребята в форме и держали короткие автоматы.
- Василий Адамович Пташкин? – спросил Севрюгов, как будто видел его впервые. – Пройдёмте с нами.
- Арест?
- Он самый, - кивнул следователь.
Официально каменные лица. Севрюгов и Пташкин смотрели друг на друга. И лишь в глазах обоих разгорались яркие пожарищи эмоций. Следователь несказанно радовался. В его маленьких зрачках кричал зубастый рот. Рот плевался ядовитой слюной. «Я поймал его! Я поймал его! Ну? И кто теперь победил?!».
Севрюгов достал из кармана серебристые наручники. Он поднял их перед Пташкиным. Василий протянул руки вперёд, и холодная сталь защёлкнулась на запястьях.
13:40
Он оказался в знакомой комнате. На том самом месте, где недавно сидел Митрофанов. Пташкин посмотрел в стекло напротив. Василий прекрасно знал, что за ним стоят три генерала. Комиссия, ради которой и устроен весь этот спектакль. Пташкин улыбнулся зеркалу и помахал рукой. Скоро всё закончится и меня отпустят, - думал он. Потому что, Севрюгов, у тебя нет ни единого доказательства! Посмотрим, как ты запляшешь перед своими генералами, когда…
Дверь отворилась, и в комнату вошёл Александр Анатольевич. Чёрный пиджак он снял, а брюки заменил тёмно-синими джинсами. Ослабив галстук и расстегнув две верхние пуговицы рубашки, он сел напротив Пташкина.
Тусклая лампа свисала с потолка. Севрюгов положил на стол красную папку. Он подмигнул Василию, улыбаясь уголками губ.
Пташкин положил на стол руки, закованные в наручники.
- Это надолго? – кивнул Василий на браслеты.
- Пока не засуну тебя в камеру, - сказал Севрюгов. – Опасных потрошителей принято держать в кандалах. Кто знает, что у них на уме!
- Вы прекрасно знаете, что я никакой не потрошитель.
- Сомневаюсь, - сказал Севрюгов и открыл папку.
Он достал несколько снимков и аккуратно разложил их перед Василием. Перед ним предстала омерзительная картина. Пташкин открыл рот. Глаза в ужасе выпучились.
Митрофанов сидит за рулём своего джипа. Джип по самый капот торчит в воде. Что-то тёмное свисает с живота Мирона и касается воды, которая затекла в салон. Митрофанов будто решил вздремнуть и положил голову на руль.
- Знакомо? – спросил Севрюгов.
Пташкин не мог оторвать взгляда от снимков. Его шея одеревенела, а глаза не закрывались, но Василию хотелось отвернуться. Ему хотелось закричать, хотелось перевернуть стол и убежать из комнаты.
- Уберите, - сказал он, проглотив вязкую слюну.
Севрюгов ещё немного подождал, наслаждаясь бледным лицом Василия, а затем убрал снимки и достал лист с печатным текстом. Следователь заглянул в него, почесал подбородок и посмотрел на Пташкина.
- Вчера вечером к вам приезжал Митрофанов, не так ли?
- Приезжал, - кивнул Василий. – Александр Анатольевич, к чему этот цирк?
Севрюгов пропустил его вопрос мимо ушей. Он положил лист перед собой и достал из папки ещё один снимок. Но показывать его Пташкину следователь не стал, убрав в сторону.
Пташкин прекрасно понимал, что важные шишки из комиссии сидят сейчас там, где когда-то сидел он, наблюдая за Митрофановым. И весь этот спектакль разыгрывается для них. Но, подумал Василий, почему у Севрюгова такое самодовольное лицо? Ведь они оба знают, что, кроме догадок, у следователя нет никаких улик против Пташкина.
- О чём вы говорили?
- Он думал, что я убил Рому. Теперь все так думают, но это же глупость, - сказал Василий.
- Митрофанов так и сказал: «ты убил Рому»?
Севрюгов пристально смотрел на Пташкина. В глазах следователя прыгали задорные искорки. Ему нравился спектакль, и нравилась главная роль в нём. Генералы – важные зрители, кинокритики его жизни, смотрят за действием с той стороны. Вскоре они напишут рецензию на этот спектакль и, складывалось такое ощущение, что Севрюгов знал, какой она будет.