Пташкин встал. Оксана Ханова?
- Оксана, - Севрюгов тоже встал. – Она сгорела заживо. Машина врезалась в дерево и загорелась, Пташкин. Пташкин?
Сержант в комнате прижался спиной к двери.
- Она же любила тебя… моя девочка.
- Я не знал этого, - сказал потрясённый Пташкин. – Я не знал, не знал, не знал…
- Она сгорела заживо! – крикнул Севрюгов и ударил своей длинной ногой Пташкина в живот.
Василий понял, что не может дышать. Он согнулся пополам, но не упал. Тут же выпрямился, хватая ртом воздух. Кровь на лице, груди и руках быстро свернулась, превратившись в липкую массу. Она бежала струйкой по подбородку. Под Василием натекла приличная тёмная лужа.
- Она любила тебя! – сжав зубы, сказал Севрюгов.
Он наклонился и принялся быстро-быстро шептать Василию на ухо.
- А ты опять нихрена не видел, как не видел, что твою ненаглядную трахает половина посёлка! Моя бедная девочка! Я не хотел, чтобы прошлое отца вместе с его кровными врагами ходило за ней. Я сменил фамилию моей крошке и стёр всё, что указывало на наше родство!
Севрюгов выпрямился, вдохнул полную грудь воздуха и снова наклонился над ухом Пташкина.
- Она… сгорела заживо. Машина врезалась в дерево и загорелась! Она говорила мне, как влюблена в тебя! В этого препода, блять! Моя девочка! Она…
Он быстро задышал, как собака.
- …и я долго за тобой следил, Пташкин, а потом… машина… в дерево! Огонь… Когда пропала твоя жена, я сразу взял тебя в оборот, чтобы упрятать от моей крошки! Она ни о чём не думала в последнее время! Ни о чём! И я хотел спрятать тебя далеко-далеко-о-о!
Севрюгов ударил в висок. Пташкин упал. Повалился на пол, как тренировочное чучело. Нейроны напряглись. Так туго, что Василий почувствовал их звон и понял, что напряглись они в последний раз.
- Она говорила только о тебе. Она настолько устала, что твердила: «Папочка… Папочка…!».
Севрюгов сморщился и заплакал, как ребёнок, громко всхлипывая. Слёзы текли из его глаз. Их было так много, будто всё, что копилось внутри следователя долгие годы, пролилось теперь обильным солёным дождём.
- «Папочка! Я не могу, сделай что-нибудь!». А я говорил: «Папочка сделает всё, моя хорошая, только ты держись! Держись!». Врезалась в дерево и загорелась! Потом я узнал, что моя Оксана начала встречи со всякими Ромами! Но, тут, подворачивается настоящая удача, и я говорю своей крошке: «Папочка знает, как помочь своей малышке!».
Севрюгов выпрямился и начал бить Пташкина ногой в грудь и живот. Каждый удар отдавался внутри тупым звуком и тупой болью. Василий думал, что он – не человек, а тряпичная кукла, набитая мусором.
- Твоя жёнушка пропадает, а потом выясняется, что Ромка спал с ней! Как легко! Как легко, моя крошка! Легко, легко, легко!
Он отступил назад и посмотрел на Пташкина, который корчился на полу, пытаясь встать.
- А потом и Ромка дохнет, как собака! Вот оно! Пташкин – убийца! Я и сам не мог придумать лучшего! Не мог придумать! Спасена! Моя зайка спасена от этого дьявола в корявых очках! От этого горабатого конька-горбунька! Так тебя называли во дворе, Пташкин? А Краскова помнишь? Помнишь, как со своими дружками обосрали его судьбу, а? А брата его помнишь? Брата его помнишь, Конёк?!
Севрюгов орал и, казалось, от крика его голова лопнет. Закончив, он сел на колени перед дёргающимся Василием. Согнувшись, Севрюгов зашептал, как бесплотный бес. Он говорил быстро и горячо, словно с каждым словом из его губ вырывалось голубое пламя.
- Это я, брат Краскова. Я – его брат. Людская молва! Какая ужасная штука, это людское сочувствие и осуждение! Мне пришлось сменить фамилию, чтобы бешеные люди не разорвали меня! Люди, полные страха и отчаянья! Люди, готовые разорвать того, на кого укажут, лишь бы высушить свои мокрые штанишки! Люди! Сгорела заживо… сгорела заживо… Они подожгли барак, в котором мы жили. Они избили нашего отца! Они сгноили в тюрьме брата, который сошёл с ума и умер от туберкулёза в вонючем лечебном учреждении, где на полу кишели черви от грязи! Интересно, Конёк?!
Он наклонился ещё ниже. Он провёл пальцем по щеке Пташкина. Нежно-нежно.
- Но я понимал, что ты не виноват. Виноваты люди и те, кто чуть не убил моих родителей и меня! И мне захотелось… захотелось самих их доводить до страха и отчаяния! Чтобы они пресмыкались передо мной! Потому что ни один не достоин жизни, но считает себя правым играть с чужими жизнями! Моя крошка… моя крошка… А потом Оксана, моя Ксюха… влюбляется в Конька. Блять, какая ирония!