жет, не все, но сама видала, как несколько ствольников гонялись за прохожими. Вот тебе и наши люди. Слушай дальше, теперь из другой оперы. Принялись немцы из окрестных деревень поляков выселять, а украинцев не тронули. Ты не представляешь, какие толпы деревенских ринулись в приходский костел, который теперь превращен в церковь. Откуда-то вдруг взялось столько православных, что поп даже глаза протирает от удивления. Вот тебе наши люди. Каждый старается как-то выжить. С имуществом или нагишом, но лишь бы в живых остаться. Я этих добровольных ловцов-пожарных не равняю с мужиками, которые невзначай православными заделались. Это разные вещи, я вообще говорю о людях, что они такие и сякие. Один за свою веру даст себя распять, а другой ради нее куском хлеба не поступится… — Снова близилась ночь, и Витольд бросил слушать тетку, начал прислушиваться к винтовочным выстрелам, которых еще не было, к топоту подкованных сапог, который еще не раздавался. А тетка шевелила губами все быстрее, будто выброшенная на песок рыба, умирающая без воды. Он подумал, что надо спасти эту рыбу и для себя тоже искать спасения. — Боюсь, наступающей ночи боюсь, больше не выдержу, снова не спать до утра!.. — не сказал он, криком исторг свой страх. Тетка тут же умолкла, но только потому, что Витольд попытался вскочить с постели. Первым делом молча затолкала его назад, под перину, а затем, когда он с тихими стонами недоверчиво на нее воззрился, завершила этот инцидент спокойным заявлением: — Видно, опять поднялась температура, не беда, все пройдет. Сегодня будешь спать долго и мирно, доктор оставил тебе лекарство, я говорила ему о твоей бессоннице. Сейчас примешь и будешь спать… — Первая крикнула Гражина, и Витольд не понял, почему именно она так бурно радуется. — «Ястреб», «Ястреб», наконец-то «Ястреб»! — Агнешка перебежала двор, кинулась к «Ястребу», едва он забор перемахнул, и повисла у него на шее, болтая в воздухе ногами. А Гражина затворила окно. — Погляди вот и пожалей… — шепнула она Витольду. «Ястреб» прибыл не один. Привел с собой худощавого рыжего парня, который долго шаркал подошвами сапог на крыльце, прежде чем прошествовать на кухню. — Это ты из Избицы? — Парень присмотрелся к Витольду, напрягая память, словно надеялся, что встречал его раньше и вот-вот вспомнит — где и когда. Но ничего не вспомнил. Махнул рукой, прислонил винтовку к стене и как будто погрустнел. — Меня зовут Элиаш, у меня был старший брат в Избице, по фамилии Вассер, а у меня теперь кличка «Коршун». — Элиаш? Элиаш? — Витольд почувствовал резкий укол в сердце, обыкновенную физическую боль, точно кто-то пронзил его насквозь длинной иглой. — Так, может, ты был царем Давидом, может, про тебя рассказывала мне Сабина? — Хозяин поставил на стол бутылку водки, запахло яичницей… Был сон. Все-таки пришел, принужденный лекарством, но распростился с Витольдом быстрее, чем следовало. Три-четыре часа познавал Витольд безмятежные ночные тропы и шел бы хоть всю жизнь, так как встретил на этих тропах Сабину. Впервые ее такой встретил. Улыбающуюся, без страха в глазах, спокойную и сознающую, что ей никто не угрожает. Они не должны были разговаривать шепотом, не прятались, и наконец свершилось то, о чем мечтали. — Теперь все так, как ты когда-то говорил, — она взяла его за руку, повела по огромному саду, где было черным-черно и одновременно пестрело красками, — я нарву столько цветов, сколько смогу унести. Кому предназначены эти цветы? Знаю, не подсказывай. Прежде всего твоему отцу и моему отцу, затем твоей и моей матери… — Он открыл глаза, а Сабина все еще была рядом. Услыхал приглушенные голоса, как будто из-под кроватей, стульев и шкафов доносящиеся, вероятно и Сабина их услыхала. Изыди. Рукой помахал перед своими, перед ее глазами. Изыди. Наконец до нее дошло, что пора возвращаться туда, откуда пришла. В беспросветные сны. Один остался? Сквозь приоткрытую дверь в спальню проникал клин мутноватого света. И голоса проникали — теткин и мужской. Голоса вместе со светом, но ярче света, так как в соседней комнате был только ночник, стоящий на стуле и заслоненный газетой. Нечто странное, нереальное, словно он из одного сна в другой перенесся. Там минутная пауза, так, может, ее будет достаточно, чтобы проснуться? Сначала для этого следовало бы уснуть, но тут раздается хриплый голос тетки, она всегда хрипнет от спиртного: — Я выпила, себе долей, повезло тебе сегодня, парень получил лошадиную дозу успокоительного, спит как ангелочек, отсыпается за весь недосып. — Какое везение? Интуиция, знал точно, что нынче надо постучаться. Выпей, благоухает Парижем… — Какое дерьмо, водка всегда водка, а эта самогоном отдает. Подожди, нахал, где ты воспитывался? Убери лапы. — Герр Мруз был лучше? — Мруз — это Мруз, пан Стефан. — Только его уже нету. Знаешь, умнее всех, мне думается, был твой Юзик. Потому умнее всех, что первым начал бояться и вовремя смылся. Герр Мруз стыдился страха, так ему черви уже косточки обгладывают. На кого теперь поставишь? С Билгораем все кончено. Снова твой адрес: Dorfgemeinde, сельская община Щебжешин, Kreis — район Замостье. Прежде чем найдешь нового короля, твое королевство разлетится вдребезги. — Какое королевство, Стефан, и кто его разрушит? — Я, этакая птичка-невеличка, этакой жучок-паучок. У меня пан или пропал, полный карман или темная могила. Я ждал и дождался. Думаешь, Мруз мне по пьянке не рассказывал, какую с тобой фирму заложил? На него даже мастер Фример начал косо поглядывать, до того к золоту рвался, что другие за ним не поспевали. Где это золото, не в могилу же вместе с Мрузом кануло, где оно? Думаешь, тебе удастся заморочить мне голову еврейской рухлядью, ландшафтами из собраний Штрейхера и мадам Бронштейн? — Успокойся, Стефан… — взмолилась тетка, они подняли возню, и Витольд сперва увидал мужчину, стоявшего на коленях, а спустя секунду тетку. Затем они появились посреди комнаты, выползли из мрака, как звери, готовящиеся к смертельной схватке. В этом единоборстве следовало рассчитывать каждый бросок, малейшее движение, ибо аргументы и силы не были равны. Тетку увидал, которая поцелуями пыталась заставить своего соперника замолчать. Теснила его, пока он не упал навзничь, не растянулся во весь рост, якобы поверженный и все-таки побеждающий. — Знаю, больше знаю, все знаю… — Тихо, Стефан, война нас доконала, водка нас доконала, так нам ли добивать друг друга? — бормотала она, тяжело отдуваясь. — Тихо, Стефан, такая же была у меня с Мрузом фирма, как теперь с тобой… — Витольду захотелось умереть, раз и навсегда умереть, но это было не так-то просто. Сквозь плотно закрытые веки он видел потное лицо тетки, и рот, растянутый в широкой торжествующей улыбке, и мужчину видел, и как они барахтались на полу… — Кушай, Витек, знаешь, как полезен бульон из молоденькой курочки? Силы тебе понадобятся. Еще, еще. Еще одну ложечку, и еще одну. Ведь люди и такие и сякие… Все пройдет, сегодня будешь спать долго и мирно… Чего тебе еще надо, Стефан? Отобью тебя у той девки из солдатской столовой. А ты, если хочешь, забирай всю еврейскую рухлядь… Я отказывалась, сами несли, чтоб сохранила, а к чему мне теперь все это?.. Отобью тебя у той девки… Ты ей липовое удостоверение личности устроил… Господи, а я сестру потеряла, сестру единственную… Ты, Витек, моя надежда и мое будущее, ты обо мне когда-нибудь позаботишься… — Кушай. Я говорила врачу… Такие и сякие… Вот тебе наши люди… Получай, что хотел. Получай, о господи… Ничего от тебя скрывать не стану, я болею от водки, Витек. Она меня и убивает, и поддерживает… Получай. Разрушил ты мое королевство, и ладно. Ладно, Стефан, на что мне теперь королевство?.. Если бы я, Витек, пила тайком… Теперь королевство. Теперь. Должен теперь… — Витольд так хотел умереть, что наконец он умер. Умер за час до рассвета, чтобы воскреснуть, когда запоют первые петухи. Они запели, благо Щебжешин такой город, где гусям, уткам, курам и петухам разрешено жить среди людей. Запели, и Витольд открыл глаза. Черная штора на окне. Еще ночь? Тусклый свет из соседней комнаты. Он встряхнул головой, разламывающейся от боли, спустил ноги на ледяной пол. И даже тишина, в которую он ступал, пошатываясь, опираясь о мебель, тоже была ледяная. Перешагнул порог. Тетка лежала на коврике, между тахтой и опрокинутыми стульями, спала, уткнувшись лицом в вышитую подушечку. Витольд подошел осторожно, сперва стыдливо отвернулся, сперва хотел прикрыть ей колени завернувшимся подолом рубашки, а потом что-то лопнуло у него внутри, разлилось жгучим, расплавленным свинцом, и он уже не испытывал никакого смущения. Он не знал, кому мстить, поэтому мстил самому себе. Смотрел, прикусывая до боли губы, на белый живот женщины, на темный треугольник лона, на раскинутые ноги, которые в эту минуту зашевелились, как будто своим одержимым взглядом он вдохнул в них жизнь. Тетка захрапела, заворочалась с боку на бок и вдруг открыла запухшие глаза. — Опять ты… — услыхал он полусонное мурлыканье, — вернулся, лысенький бычок, хамлюга негодный. — Она обхватила ему ноги, прижалась к ним, как пьяный к фонарному столбу. — Ты напрочь убил меня, так убей же еще раз, прошу тебя. Убей и пропади пропадом. — Витольд дернулся, начал вырываться, но тетка вцепилась в него еще крепче. И тогда он поднял с пола черную тяжелую бутылку. И ударил с размаху. Тетка взвыла, как собачонка от пинка ногой, и упа