ровенный рассказ чем-то вас задевает, я просто повторяю старинные сказки того мира, которого уже нет, который целиком провалился сквозь землю. И мне самой не верится, что мир этот действительно существовал. Ну да, один брат был афершолтенер, проклятый, а другой был думмер, глупый, да еще лживый, двуличный, хоть он по вечерам в пятницу семисвечник зажигал, а в субботу шел к Исааку, и они за рюмкой водки распевали какие-то украинские думки. Вы представляете? Во время шабаса — украинские песни, а знали их множество, ведь родом были из-под Бердичева и детские воспоминания о тех краях с собой привезли. И когда в такую субботу Леон возвращался домой, то мог хоть во все горло кричать встречным: добрый вечер! Никто ему не отвечал. Я тогда не была еще его женой и рассказываю сейчас с его слов. Он всегда с улыбкой пускался в воспоминания, а под конец делался грустным. Знаете почему? — Не знаю, — честно призналась Ирена, — может, грустил о молодости? Молодости всегда жалко, если даже она напоминает об острых камнях… — Нет, не то… — Доба выпрямилась и на минуту забыла о штопке, — Исаак плохо кончил, худшего конца ему бы и заклятый враг не предсказал. Исаак погиб от газа еще в ту войну. Его польская жена умерла в Лешневе от тифа, в тот самый момент, когда линия фронта передвинулась и туда вошла конница Буденного. Потом и могила ее затерялась. А дочку забрал дед в польский дом и не вернул. И Леону не удалось выяснить, где ребенок, куда эта Сабина подевалась. — Алейхем шолем… Здравствуй… — обращался Леон к Исааку, которого уже не было на свете и после которого ничего не осталось… Сабина? Когда у нас родилась дочка, Леон нарек ее Сабиной, как Исаак свою. Мы долго не могли иметь детей, вернее, я не могла, и лечилась, пожалуй, года три. Наконец родилась Сабина, Леон радовался и немного сожалел, что она не на меня, а, скорее, на него похожа. — Слава богу, подумала Ирена, слава богу, что на него. Она повернула ключ в замке, глянула в окно, чтобы проверить, нет ли кого во дворе. Неся на чердак поднос с завтраком, она думала только о Вежбовском. Старый, надежный друг, скольким ему Витольд обязан, а теперь снова может Витольду помочь. Пусть найдет убежище для этих женщин, это уже будет огромной помощью для всей семьи. Ирена постучала три раза, открылась хорошо замаскированная дверца тайника. Пришлось присесть на корточки и чуть наклониться пониже, чтобы попасть в крошечную темную клетушку. — Сегодня слабовато, только чай, хлеб и немного искусственного меда, все запасы иссякли… — произнесла она спокойно, ставя поднос на стул. Сабина стояла на коленях у мутного, запыленного оконца, как перед святой иконой. Словно молится — так и подумала Ирена, и тут же раздался басовитый, хриплый голос Добы: — Бог от нас упорно отворачивается, или бог уже умер, и наши молитвы улетают в пустоту. Пани Буковская, мы посидим тут, пока немного стемнеет, и пойдем себе… — Куда пойдете? — Ирена не заметила на лице Добы ни страха, ни сожаления, ни отрешенности. Белое каменное лицо. — Какая разница, куда пойдем, — Доба говорила, не открывая рта, — куда угодно можем пойти, ведь всюду одинаково. А в этом доме уже достаточно горя, чтобы добавлять… — Ох, скажете тоже, прямо надгробная речь, — перебила ее Буковская на полуслове, досадливо отмахнулась, — пока никто у меня не умер, все еще живы. Я решила временно вас перепрятать, а это надо организовать с умом. Не шутка попасть к немцам в лапы, вы туда торопитесь? — Доба молчала, Сабина молчала, а Ирена ощущала прилив энергии. После бессонной, изнурительной ночи, именно сейчас, в тесной клетушке, она чувствовала, что еще в состоянии воспрянуть духом и решительно действовать. Видно, уж такова моя натура, порадовалась про себя Ирена, если сталкиваюсь со слабыми, то забываю о собственной слабости… Подошла к Сабине и тоже преклонила колени, прижалась к ней плечом. — Мы должны пережить и это, дитя мое. Витольд был очень осторожен, и я надеюсь, что он благополучно выкрутится… — Я молюсь, чтобы он сегодня вернулся… — ответила Сабина. — А после молитвы займись матерью, как бы она не натворила глупостей… И носа сегодня не высовывай наружу. Меня не будет несколько часов, съезжу к Вежбовскому, в Красностав. — Едва спустилась в кухню, услыхала, что отворяется калитка. Незнакомый мужчина уверенным шагом направляется к дому, и лишь в последнюю минуту Буковская сообразила, что это Муляк, друг Яна еще с довоенных лет. Витольд однажды рассказывал ей: — Какой-то высокий, худощавый человек приходил к Вежбовскому, они заперлись в кладовке и проговорили целый час. А когда вышли, гость просил передать тебе привет. Кажется, Муляк его фамилия. — Муляк открыл потертый клеенчатый портфель и выложил его содержимое на стол. Муку, яичный порошок, искусственный мед, сало, колбасу. — Это от Вежбовского, и еще просил передать, чтобы ела и не паниковала… — Ладно, скажи что-нибудь о Витольде!.. — воскликнула она, хватая гостя за лацканы поношенной куртки. Муляк улыбнулся, и, прежде чем вымолвил слово, она почувствовала, что это не вымученная улыбка и что в словах его тоже не будет фальши. — Ничего при нем не нашли, он был чист в момент ареста. О допросах и следствии знаем пока маловато, пожалуй, дела не так уж плохи. Полагаем даже, что гестапо напало на ложный след. — Прошли в комнату. Ирена присела на кровать, закрыла глаза и мысленно перебрала в тишине услышанное. Беззастенчиво выхватывала из этой тишины слово за словом, как бы опасаясь, что поначалу от волнения могла что-нибудь упустить: ничего не нашли, был чист при аресте, но допросы, следствия — даже если ложный след, то все-таки допросы в гестапо… Муляк остановился у застекленной дверцы шкафа, открыл ее, погладил разноцветные корешки книг. Вдруг Ирена услыхала его удивленный, взволнованный голос: — Ирка! Сумасшедшая! Совсем спятила? Даже не верится, что в этом доме был обыск. Жеромский, Сенкевич, не угодно ли — «Крестоносцы» на почетном месте! Прус, Выспяньский, а тут еще сборник стихов о Пилсудском, иллюстрированная история легионов. Чем дальше в лес, тем больше дров. «На тропах грусти» и «Земля прахом полнится» Ваньковича. Просто великолепно, сплошной восторг. Тувим, Слонимский, Шульц и для полноты картины — Винавер и Корчак, целая коллекция запрещенных имен. Ирка, это нелепая игра с огнем. Надо почистить книжные полки. — С минуту она молчала, хотела даже рассмеяться при виде его оторопелого лица, но вместо смеха прозвучало резкое, ироническое: — Почистить? Так посоветуй мне, дружище, кого убрать в первую очередь — Пилсудского или евреев?.. — Калитка заскрипела предельно резко, калитка подавала тревожный сигнал, но они этого не слышали.