Сам видел.
И всё-таки… Всё-таки желание моё не сбылось: человеком я так и не стал. Сердце не бьётся, клыки на месте, и поужинать хочется пинтой крови, а не жареной курицей…
Шамана увезли в госпиталь.
Сначала я думал, что его сможет подлатать Гоплит — как он делал это на стадионе, закрывая раны куда более страшные и смертельные.
Но ящер лечить мальчишку отказался. И не из-за особой мстительности, а просто потому что и тут должна была проявиться рука судьбы: выживет — амнистия ему выйдет по грехам, не выживет — значит, так и надо.
Даже Маша с этим согласилась, после того, как мы отыскали Аарона Вассертрума — придавленного единственным упавшим деревом.
Огромный каштан рухнул прямо на парковку, под вывороченным комлём оказался вход в подземную дыру, а ветви его распластались так удачно, что не задели ни одной машины.
Отец Прохор, нисколько не стыдясь, плюнул на мёртвое тело, в смерти ещё более отвратительное и безобразное, чем при жизни — вот и вся эпитафия.
Мириам просто повела над ним рукой, и человек, державший в страхе половину Европы, развеялся, как пепел от сигареты.
Маша стояла рядом, и только чуть шагнула в сторону, чтобы частички пепла не попали ей на сапожки. А потом судорожно перевела дух и глубоко вздохнула.
— Запах мёртвых червяков исчез, — объявила девочка, беря меня за руку.
И мы пошли смотреть, что стало со стадионом…
Впрочем, для Олимпиады строили добротно. Стадион устоял, и весь референдум, в полном составе, так ничего и не понял — настолько качественный сон напустили на них Маша и Чумарь.
Зевая и потягиваясь, все расселись обратно по местам и продолжили с того места, где их застиг барабанный бой. То есть, с самого начала.
Не буду вдаваться в подробности.
Стоит лишь упомянуть, что новым Председателем выбрали Владимира — и правильно сделали, чего греха таить. Также в новом Совете будут работать Мириам и отец Прохор — и далеко не на правах совещательных голосов.
А вот Алекс отказался.
На место главы Совета сначала прочили его, но шеф взял самоотвод. Полагаю, многие при этом вздохнули свободней. В их числе и аз, грешный — ну не готов я остаться без него, вот не готов и всё тут!
— Содом с Гоморрой, небо с овчинку и белый свет с копеечку — вот что вас ждёт, если я стану Председателем, — он так и заявил, его цитата.
Завтра мы возвращаемся домой.
Завтра тридцать первое декабря, и Алекс заявил, что встречать Новый Год он намерен в кругу семьи: с девчонками, с Тарасом, с Котовым, отцом Прохором и Гиллелем.
Гоплит и Маша, разумеется тоже приглашены.
И не важно, что от дома нашего уцелел лишь сарай, в котором я держал пленных ящеров. Дом — это люди, а вовсе не стены.
Солнце почти утонуло в свинцовой воде. На пляж быстро набегали сумерки и кто-то, кажется, майор, предложил запалить костёр.
Идею приняли с энтузиазмом.
Дров, правда, не было, но Алекс самовольно экспроприировал парочку старых деревянных шезлонгов, пообещав заплатить за ущерб.
В песке была вырыта яма, и теперь все толпились у весёлого яркого пламени, протягивая к нему руки и радостно улыбаясь.
— Мириам, — я подошел к девушке с известной робостью. Боялся, что опять обожжет невидящим взглядом и отвернётся.
— Сашхен, — она не назвала меня Сашей, как делала раньше. Но и не убежала — уже хлеб.
— Значит, перебираешься в Москву?.. — я не представлял, что ей сказать. Но то, что поговорить надо, чувствовал. — А как же отец?
— Папа не может оставить кладбище, ты же знаешь, — она грустно улыбнулась. — Но я буду к вам часто-часто приезжать.
На душе потеплело: она сказала «к вам»…
— Сашхен, — меня бесцеремонно подёргали за рукав. — Я вот что думаю… — Маша оттащила меня от костра, за пределы светлого пятна. Коже лица сразу стало холодно, и я этому порадовался: значит, не всё во мне ещё умерло… — Да ты слушаешь меня, или нет?
— Прости, Маша. Да, я слушаю.
— Я вот тут думаю… — она посмотрела на меня серьёзно, как взрослая. Точнее, как внезапно повзрослевшая. — Червячиный запах был в той комнате, где убили охранников, так? И Аарон Вассертрум пах точно так же.
Я кивнул. Нетрудно сложить два и два.
— Он знал, что Лойза не собирается никого убивать, — продолжила девочка. — И хотел ему помешать. Точнее, навредить: сделать так, чтобы все взбесились, а потом обвинить его.
— Логично, — я снова кивнул. — Только остаётся один вопрос: ЗАЧЕМ тогда Шаман завёл свой ритм на стадионе? ЧЕГО он хотел добиться, если не драки всех со всеми?