— Но как ты?..
Я хотел спросить: ПОЧЕМУ она решила, что тетрадь представляет собой такую ценность? КАК у неё получилось не потерять, не забыть её где-нибудь, во время долгого путешествия домой?..
Но я не стал. Какая разница? Она это сделала и теперь мы можем узнать о нашей цели хоть что-нибудь.
А по словам Алекса — даже всё.
И всё это время мы удалялись от пожарища, от нашего дома, от девчонок, и всего, что меня связывало с Антигоной.
Опять я пообещал ей быть рядом и не пришел.
Взяв телефон негнущимися пальцами, я отстучал номер и приложил трубу к уху.
На этот раз обойдёмся без громкой.
— Шу?
— Мы не приедем.
— Я знаю. Но… Это ничего, — голос Антигоны вдруг стал тонким и ломким, как утренний ледок на поверхности лужи. — Аврора Францевна пригласила нас пожить у неё, так что передай папе…
И тут меня словно громом поразило.
Господи, как я не подумал об этом раньше?.. Антигона, Амальтея и Афина — его дочери. Он сам мне об этом говорил, и девчонки подтвердили, что прекрасно об этом знают.
И всё равно он не пожелал развернуть автобус.
Вернуться, прижать их к сердцу. Лично убедиться, что с ними всё в порядке.
Медленно подняв глаза, я посмотрел на шефа.
Тот лишь улыбнулся своей фирменной улыбкой — когда губы только чуть расходятся в стороны, а все чувства передаются через ироничный, всёпонимающий взгляд.
Наше возвращение что-то изменило бы, поручик? Куда вернее, оно привело бы в тщательно расставленную ловушку.
Никогда.
Никогда я не пойму этого человека.
И ведь я знаю, всеми печёнками чувствую: он прав.
Но должно же быть и что-то человеческое в нём, помимо холодного расчёта и инстинктивного, как амёба к теплу, стремления к справедливости?
— Стойте, — вдруг сказала Маша. — Нам надо вон туда, — и указала на ответвление дороги, ведущее через мост, на выборгскую сторону.
— Э… — конструктивно отреагировал шеф.
Но Валид, навалившись на громадную, как тележное колесо баранку всем телом, уже переваливался через низкий поребрик, нарушая все мыслимые знаки, наплевав на истошные гудки и грубый, доносящийся через открытые окна, мат.
Теперь дым сместился в правое окно, и был он уже не густо-чёрным, а грязно-серым, и я смотрел, смотрел на этот дым, пока не заслезились глаза.
А потом почувствовал на шее острые коготки, и чуть не прихлопнул тварь, решив, что это… Даже не знаю, кто.
Глазки-бусинки, пугающе умные, осмысленные, короткая серо-бурая шерстка и на удивление мягкие кожистые крылышки.
— Откуда у нас летучая мышь? — вопросил я вслух.
Может, устроилась на зимовку в вентиляции автобуса, а тепло и движение вернули зверька к жизни?..
— ЛЕТУЧИЙ МЫШ, — строго поправила Маша. — Это Терентий. То есть, мальчик. Ясно?
— И откуда он взялся? — мыш тем временем устроился у меня под волосами и чем-то шебуршал там негромко. Я почувствовал себя неуютно.
— Из моего рюкзака, — девочка потрясла в воздухе раззявленной тёмной пастью, обрамлённой металлическими зубчиками.
— Так он ручной?
— Сам ты ручной, — детская отговорка больно резанула слух. — Терентий — сам по себе. И просто решил ехать с нами. Он наш с Рамзесом друг.
Я без сил откинулся на спинку дивана. И вид при этом наверняка имел преглупый…
— Всё страньше и страньше.
Говорящий на четырёх языках пёс. Хорошо хоть брови у него не оранжевые, огромное за это человеческое спасибо.
Умный летучий мыш и не по годам смышлёная девочка.
А также стригой, древний ящер, полудохлый святой отрок и оборотень, невесту которого разорвали на куски.
Ах да. Забыл.
Есть ещё Алекс.
Бретёр, дамский угодник, поэт. Дознаватель класса Архангел, ставящий выше всего справедливость, которой, как известно, вовсе не бывает.
Что в свою очередь превращает его в близнеца Сизифа, скорбящего над своим неподъёмным камнем…
Впрочем, у всех у нас свои личные счёты к Шаману. Полагаю, даже у мыша — раз он тут, с нами.
— И всё-таки, нас преследуют, — прервал мои рассуждения Алекс.
Присев боком на соседний диванчик, он зорко всматривался в поток машин за окном.
Я сразу понял, о чём он говорит: один… два… три крупных внедорожника лавировали в городском потоке, не приближаясь и не удаляясь от Ауруса.
Они вели себя, как гончие, загоняющие лису.