— Так не говорят, — вдруг буркнула Маша. Все обратились к ней. — Надо говорить: время НА раздумья. Или: время подумать, — нисколько не смущаясь, пояснило чадо.
На лице Алекса отразилась гамма чувств.
Признаться, я думал, что он взорвётся. И ляпнет что-нибудь на тему, что не ей, пигалице, учить отца русской словесности.
Хотя это я уже перегнул. Алекс — человек культурный, просто возьмёт, да и отшлёпает.
— Спасибо, звезда моя, — кротко улыбнулся шеф. — Прошу прощения, давненько не перечитывал хорошей литературы. Так, бишь, о чём это я?..
— У тебя было время подумать, дядя Саша.
Лицо девочки оставалось непроницаемым — с таким в покер хорошо играть. Лишь в глазах притаились едва заметные огоньки…
Она куда взрослее, чем хочет казаться, — подумал я. — Не потому что СТАРШЕ. Просто при её биографии, смело можно считать год за два.
— Вы хотели сообщить, Александр Сергеевич, что знаете, где обретается Шаман, — напомнил Гоплит. — И ещё, самое главное: КТО ЗА НИМ СТОИТ.
Вот теперь в салоне повисла мёртвая тишина. Даже Рамзес перестал спать и приоткрыл один глаз.
— Кто за ним стоит? — услышал я свой голос. — Значит, вы уже догадались?
Алекс нервно сглотнул, а затем оттянул воротник чёрной водолазки.
— Не то, чтобы догадался, — ответил он хрипло. Отец Прохор тут же протянул шефу фляжку, тот благодарно кивнул и отвинтив крышку, сделал глоток. В салоне поплыл запах французского коньяку…
Я покосился на чудо-отрока. Тот независимо пожал тощими плечиками.
На фоне светлого окна, профиль шефа казался вырезанным из чёрной бумаги.
— Скорее, дедуцировал, — продолжил Алекс куда более гладко. — Ты сказал, что Шаман несколько раз упоминал кого-то. Кого-то загадочного, неназываемого. Я тут подумал… и пришел к однозначному выводу. Это могут быть лишь…
— ОНИ, — кивнул Гоплит.
— Согласен, — скрипнул отец Прохор. — Больше некому.
И опять я остался в меньшинстве.
Ах да. Ведь ещё есть Маша.
Так что мы вместе ничего не понимаем: я и восьмилетняя девочка. Круто, правда?
Просто ты ещё очень молод, мон шер ами.
Я вздрогнул.
С тех пор, как я вернулся, Алекс избегал разговоров подобного рода. Мы общались исключительно вербально.
Иными словами, у тебя, поручик, просто нет необходимого опыта. Ты не прятался от Святой Инквизиции, не убегал от пиратов Барбароссы, не ворочал веслом на римской галере…
Вы тоже не ворочали веслом на галере, шеф.
Зато я был близким другом Великого Князя. Который, в своё время, посвятил меня в некоторые тонкости устройства мира…
Неожиданно у меня перехватило дыхание. В глазах потемнело, в груди сделалось тесно и больно — словно меж рёбер застряла иззубренная холодная сталь.
Наконец-то до тебя дошло, мон шер ами.
Он был вашим наставником, — я проглотил комок в горле и порадовался тому, что не говорю сейчас вслух. — Скопин-Шуйский был для вас тем же, кем вы являетесь для меня…
В тот день у меня было особенно отвратительное настроение, — я почуял в его мысленном «голосе» смущение — чего никогда, ни при каких обстоятельствах не слышал раньше. — Рана, полученная на дуэли, донимала особенно сильно, и я решил окончательно покончить счёты с жизнью.
Револьверов тогда ещё не было, но у меня был неплохой лепаж.
И вот я сижу, нажимаю на спусковой крючок…
А я представил себе картину: шеф, при полном параде, то есть, в шелковой рубашке, халате и галстуке, сидит за столом, приставив дуло к виску. Нажимает спусковой крючок — осечка. Жмёт ещё раз — то же самое. И так — раз за разом…
Ему сейчас очень больно, — подумал я. — Обычные люди, когда пребывают в таком состоянии, или замыкаются в себе, или срывают боль на других.
Алекс — не такой. Он никогда не причинит вреда ближнему своему, если в том нет острой необходимости. И поэтому бьёт себя. Чтобы заглушить ту, почти физическую боль, которую причиняет ему смерть наставника.
А я получаю лишь отголоски. Обратку — как называют это явление маги. Последствия гигантской приливной волны, что затопляет его душу.
Простите, шеф. Я дурак.
Отчасти за это я тебя и люблю, мон шер ами.
— Так может, хоть кто-нибудь объяснит, кто такие эти таинственные ОНИ? — сказал я вслух.
Сказал быстро, громко, чтобы заглушить послевкусие, оставшееся от признания Алекса.