Почувствовав, как потемнело в глазах, я выпрямился, присев на колени прямо на полу.
С улицы доносился глухой стук — мертвецы продолжали колотить по корпусу Ауруса.
Рядом раздавались лёгкие металлические щелчки, с которыми Валид, одно за другим, заряжал ружья…
Инстинктивно я отметил, что из всей кучи он выбирает стволы двенадцатого калибра.
Зарядив и набив патронник, он передавал оружие Гоплиту, а тот аккуратно, и даже со вкусом, раскладывал его на столе.
Отец Прохор в забаве участия не принимал. Чудо-отрок просто смотрел в окно, губы его беззвучно шептали молитву — это было видно по глазам, по тому, с какой жалостью он смотрит на мертвецов.
Встряхнувшись, я принялся помогать Валиду.
Алекс, выпрыгнув из подпола, тут же спустил лесенку и схватив ближайший Ремингтон, принялся карабкаться к другому люку — теперь уже на крыше…
— Не отставай, поручик, — бросил он, вспрыгивая наверх. На голове шефа красовались активные наушники. Вторую пару он кинул мне.
Подхватив протянутый Валидом Моссберг, я тоже вылез на крышу.
Голову обдало стылым ветром, в котором запахи сырой земли мешались с гнилостным духом разложения.
ДУ-ДУХ. ДУ-ДУХ, — рявкнул Ремингтон шефа.
Стоя на чуть покатом краю крыши, он бил прицельно, с трёх метров, почти что в упор. Головы мертвецов взрывались, как перезрелые арбузы.
Встав с другой стороны, я тоже принялся стрелять. Когда патроны заканчивались, я бросал ружьё вниз, а взамен получал другое, остывшее и заряженное.
Не знаю, сколько так продолжалось — мертвецы лезли к автобусу со всех сторон, словно их привлекал шум. Может, они стекались к нам со всего города.
В руках появилась характерная дрожь — так бывает, если стрелять приходится слишком много.
Мертвецов не становилось меньше, но хотя бы те, кому удавалось отстрелить голову, больше не двигались.
Они валились под ноги остальным, и вскоре бруствер мёртвой плоти достиг уровня окон, бедняги карабкались на него, оскальзывались, падали, но всё равно продолжали лезть к нам — как трупные мухи на дохлого осла.
Плечо онемело, и я переложил ружьё на другое — стрелять с обеих рук меня приучил Алекс.
Действия приобрели ритм: восемь выстрелов, смена оружия, ещё восемь, смена плеча…
Попутно я пытался разобраться: что чувствую я по отношению к этим несчастным, вырванным из своего вечного сна, вынужденным подчиняться чьей-то непонятной и зловещей воле?..
Ничего.
Я не чувствую к ним ни-че-го. Для меня эти мертвецы ничем не отличаются от набитых песком болванов в тире.
Иронично, правда?..
Внезапно в сдвоенный ритм наших с Алексом выстрелов вклинился контрапункт из сухих винтовочных щелчков.
Сначала я решил, что кто-то из наших поднялся на крышу — оборотень или старый ящер — но тут же сообразил, что выстрелы идут со стороны.
— Охотничий карабин, — бросил Алекс через плечо.
— Главное, чтобы в нас не попал, — буркнул я, кидая ружьё в люк и вытягивая к себе следующее.
— Судя по всему, профи, — Алекс кивнул на безголовые тела, отваливающиеся от автобуса при каждом винтовочном выстреле. — Из окна садит.
Понадобилось три сотни патронов, чтобы расчистить дорогу.
Тот, что помогал нам винтовкой, на глаза показываться не стал — его право.
У меня болело всё: отбитые плечи, локти, ладони, раз за разом дёргающие цевьё, ноги — я слишком напрягался, инстинктивно боясь оступиться и упасть вниз, в эту влажную разлагающуюся кучу.
Представляю, каково сейчас Алексу…
Шеф стоял под люком, положив ружьё на стол и глотал коньяк из фляжки отца Прохора, как воду.
Спустившись вниз, я толчком убрал лесенку. Люк закрывать не стал — в салоне было душновато, пахло болотом и сыростью — до меня дошло, что рептилоиды так потеют…
— Дядя Саша, а мертвецы уже кончились?
Девочка сидела там, где я её оставил. По-моему, она даже не шевелилась, только надвинула поглубже свою нелепую шапку и прикрылась помпоном.
Голос в тишине прозвучал тонко, словно где-то внутри у Маши была натянута нейлоновая струна.
— Если честно, не знаю, звезда моя.
Алекс отдал фляжку чудо-отроку, а сам рухнул на диван, утирая лицо, шею, бакенбарды, белым крахмальным платком.
— Ты молодец, — я подошел к девочке и сел рядом. Рамзес даже не дёрнулся, пришлось перешагивать его пятнистую, бело-рыжую тушу. — Страшно было?