Лавируя в неподвижном стаде машин, байкеры съехались к КПП, где предводитель — я не видел лица, лишь седые, перевязанные шнурками с перьями и бусинами косицы из-под шлема…
Так вот, предводитель вервольфов отдал капитану подорожную, одну на всех, и нас пропустили.
Доведя до МКАДа, вервольфы дружно отдали салют и растворились в вихре развязки.
Мы остались одни.
Клуб «Вяленый баклажан» — именно эти координаты указала Маша — встретил запертыми дверьми.
Никого не было вокруг приземистого, ушедшего в землю лабаза, бывшего склада или хранилища, которое Владимир в незапамятные времена выкупил и переделал в место сборища неприкаянных подростков, непризнанных, вытесненных на обочину жизни, маргинальных талантов.
— Заперто, — Алекс подёргал металлическую ручку, потряс дверь — что ожидаемо не принесло никаких плодов. — Странно.
Он имел в виду, что Маша не могла ошибаться.
— Может, надо подождать? — шеф поднял одну бровь. — Клуб открывается вечером, — пояснил я, нагибаясь и пытаясь заглянуть в расположенное у самой земли окошко. Но то ли оно было слишком грязное, то ли специально замазано изнутри серой унылой краской… — Вечером соберётся обычная публика, может, кто-то что-то знает.
— Слишком долго ждать, — отрезал шеф. — А Володенька, может, страдает.
Я с трудом мог себе представить монументального Владимира страдающим. С молотом наперевес…
Но Алекса я понимаю: когда МНЕ кажется, что с ним что-то случилось, я места себе не нахожу.
— Тогда можно навестить князя Неясыть, — мне не хотелось этого говорить. А уж делать — и подавно. Столичные стригои не оставили по себе радужных воспоминаний.
— Оставим это на крайний случай, — Алекс тоже не испытывал к князю братских чувств. Уж слишком настойчиво тот зазывал меня остаться, дабы принять бразды правления над московскими умертвиями… — Ладно, пошли отсюда. Точнее, поехали.
— Подождите.
Я всё же уловил сердцебиение. Одно. В смысле, там, в клубе, всё-таки оставался один человек.
Алекс вновь рванул ручку двери. Та загрохотала, задребезжала, и… всё.
— Позвольте мне, шеф, — я вежливо оттеснил Алекса и сам взялся за ручку.
Замок сломался за пару секунд, но что-то там было ещё, какой-то засов, что ли…
Я напрягся. Потянул дверь на себя. Старое рассохшееся дерево жалобно застонало, но выдержало. Дуб. Покрытый бесчисленными слоями краски, за годы под солнцем, ветром и дождём он окаменел, думаю, он даже гореть не будет.
А потом я стукнул себя по лбу и выругался — про себя, чтобы не травмировать нежные уши шефа.
И сложил мудру — так, как учила Настасья.
Дверь моментально распахнулась и стало видно, что ручки, с внутренней стороны, стягивал прочный велосипедный замок.
Теперь он лопнул — половинки валялись на ступеньках пыльной серой лестницы.
Изнутри шел слабый запах сивухи и могучий раскатистый храп.
Я его и раньше слышал — через дверь. Просто не мог вычислить этиологии звука, думал: где-то неподалёку работает двигатель.
Спустившись в обширный подвал, мы с шефом замерли в немом восхищении.
— Вот это размах, — нарушил молчание я.
— О поле, поле, кто тебя усеял мёртвыми костями…
Я покосился на Алекса.
Раньше я его на самоцитировании не ловил. Впрочем, в данном случае, сказанное было более чем уместно.
Нет, мёртвых костей — в буквальном смысле — не наблюдалось.
Но за то, что в помещении была драка — и не шуточная — говорило всё: перевёрнутая мебель, разбитые плафоны ламп, усеянный вырванными с корнем, поломанными и покорёженными трофеями бетонный пол. И самое впечатляющее: бетонные же, зияющие свежими дырами стены.
Я мог представить себе один инструмент, способный нанести разрушения такого масштаба.
Но почему он сделал это в собственном клубе?..
Среди всего этого мы не сразу заметили источник храпа.
Он возлежал на единственном уцелевшем бильярдном столе, под единственной мерно раскачивающейся, дающей неверные отсветы и блики лампой, и крепко спал.
— Рота подъём! — гаркнул Алекс самым настоящим сержантским басом.
Даже я подскочил, хотя и не спал.
Чумарь взвился в воздух, словно его подбросило взрывом. Треснулся головой о лампу — круглый плафон наконец лопнул, и та погасла. Упал назад, на стол — спиной прямо на угол с сеткой, я даже поморщился от сочувствия.