— А Чумарь? — сердце бухало, как камень в железной бочке. — Он цел?
— Эге-гей! — крикнул Владимир. — Аника-воин!.. Ты там?
Голос провалился, заглох, будто он кричал в подушку.
Алекс ещё раз поводил лучом фонаря по стенам нашей темницы. Просветы если и были, мы их не видели — настолько они были малы.
Интересно: что с воздухом?..
Словно почувствовав мои мысли, Владимир достал из кармана коробок и чиркнул спичкой.
Пламя постояло вертикально и отклонилось в сторону.
— Чудесно, — заметил Алекс. — Умирать будем долго.
— Можно попробовать разобрать завал, — я уже потянулся к одному из камней, за который можно было ухватиться.
— Не трожь, — шеф стукнул меня по руке. — Мы не знаем, насколько большой завал. Так можно обвалить весь свод и тогда…
Я представил: сплошная груда обломков, и в самом низу, на рельсах — крошечная камера, пузырёк воздуха, в котором схоронились три человека.
Точнее, два человека. И один стригой.
— О-о. Кажется, шеф, у нас проблема.
— Кроме тех, что уже есть? Прекрасно. Чем больше, тем веселее.
— Я что хочу сказать: неизвестно, сколько мы здесь просидим. И если Жажда станет нестерпимой…
Дёсны болели неимоверно.
Я чувствовал клыки постоянно, я трогал их языком — так человек не может удержаться, чтобы то и дело не проверять дупло в больном зубе.
Нахождение в столь тесном пространстве с двумя дышащими теплокровными людьми — это слишком для стригойских инстинктов.
— Володенька, спрошу тебя, как дознаватель дознавателя: у тебя при себе имеется кол?
Тон шефа подразумевал, что это он так шутит. Но Владимир, не меняясь в лице, распахнул полу просторного плаща. В желтом, как масло, свете фонаря блеснуло несколько серебряных заострённых зубил.
Каждое аккуратно упаковано в отдельный кордуровый чехол.
Я присвистнул. Этого «арсенала» хватит, чтобы предать окончательной смерти как минимум… двух стригоев. Если уметь целиться, конечно.
А в качестве киянки можно использовать молот, — губы невольно дёрнулись в улыбке.
— Надеюсь, вы не станете ждать, пока станет слишком поздно, — сказал я, как мне казалось, равнодушно и отстранённо.
— У-у… — притворно испугался Алекс. — Страшнее Моськи зверя нет.
Я разозлился.
— Вам всё шуточки. А на самом деле…
— На самом деле, Аника уже побежал за помощью, — уверенно сказал Владимир. — Нас скоро откопают. Не о чём волноваться.
— Думаете, они вернутся? После того, как вы напугали их чумкой? — я специально подбавил в голос скепсиса. — И вообще: кто знает, НАСКОЛЬКО далеко мы обвалили туннель. Может быть, рухнула вся секция.
— Да, трое дознавателей в одном флаконе — это страшная сила, — протянул задумчиво Алекс.
— Да, Сергеич, — Владимир запахнул плащ и крепко завязал концы пояса. — Чего это тебе вздумалось Николай Степаныча вспомнить?
Шеф смутился.
А я уже говорил: чтобы смутить Алекса, надобно событие мегатонных масштабов.
— Представляешь, Володенька, — он даже почесал в макушке. С волос посыпалась тонкая белая пыль. — Я всё забыл. Стою, как дурак, смотрю на это чёрное копьё, которое летит — не поверишь! — прямо в сердце… И не могу вспомнить ни одной маны. А потом вдруг, неожиданно, всплыли эти строки.
Вот почему обрушился весь туннель.
Тройное воздействие — моё, Владимира и Алекса.
И это ещё хорошо, что вспомнил он не свою, так сказать, авторскую ману, а чужую.
Страшно представить, что бы было, если Алекс в такой обстановке принялся читать из себя…
Пожалуй, никогда мы этого не узнаем. И слава Богу.
Зубы ломило всё сильнее, в желудке разгорался пожар — явный признак того, что скоро я буду готов укусить собственную руку, лишь бы напиться крови.
— Господа, — я попробовал подобрать подходящие, обтекаемые и щадящие слова, и не смог. — А вы уверены, что Чумарь успел выбежать? Мы же не знаем, насколько масштабны разрушения. Может, и его тоже…
— А что ты сам думаешь, поручик? — быстро перебил Алекс.
Я знал, что он имеет в виду.
Попробовать почувствовать, отыскать биение его сердца…
Я пытался это проделать всё время, что мы находились здесь, под завалом.
Безуспешно.
— Я его не чувствую, — сказал я.
Дознаватели синхронно кивнули. Моё признание означало одно из двух: или Чумарь выбрался и уже ищет помощь, или он лежит там, переломанный обломками плит, и сердце его уже не бьётся.