— Урок я весь справила. Зови, ежели хочешь, — упрямо ответила девушка и отвернулась от назойливой старухи.
— Ссильничали? — старая ведьма развернула ее к себе и быстро предположила: — Али дите прижила?
— Ты что мелешь-то! Светлых богов побойся! — вырвалась юная целительница. — Всего-то про женское спросил. Да сказал — подождет, покуда созрею! Только он мне и даром не нужен!
— Кто спросил? — Айлиша спиной чувствовала пристальный взгляд жадной до сплетен бабки. Вот только не заметила, как старая сжала кулаки, а желтые ногти впились в морщинистые ладони.
— Целитель. Ихтор.
Нурлиса облегченно выдохнула и напустилась на собеседницу:
— Дура, как есть дура! Тебе первый лекарь уважение оказал, считай что посватался, а ты, коза безрогая, морду воротишь!
— Сказала, не нужен он мне — старый да страшный! — скривилась девушка.
Ну не говорить же этой желчной Нурлисе, что сердце давно занято и живет в нем другой, тот, кто давно поселился в беспокойных снах, тот, кто кажется лучшим на свете… Вот только признаться в этом не только ворчливой бабке страшно, но и самой себе.
— Ну и хватит тут воду лить! Развела лужи. И сама вся уже опухла. Вон, перепонки того гляди вырастут или икру метать начнешь. Иди отсюда подобру, — недовольно забубнила старуха и с удвоенной яростью загромыхала лоханками.
Так и пришлось Айлише торопливо покидать мыльню и хорониться в своей комнате, куда Нурлиса попасть не могла.
Раздирая кудрявые волосы щербатым гребешком, девушка думала о том, что за минувший год так и не обвыклась в Цитадели. Она все пыталась понять — отчего, а потом вдруг уразумела. То от страха. Она боялась. Боялась креффов, боялась старших выучеников, боялась незаслуженного наказания, боялась… уж и сама не знала — чего именно. Но страх стал постоянным спутником. И теперь понять было сложно — зачем так стремилась сюда попасть, отчего, глупая, думала, что тут спокойно?
Ведь жили они тут хуже, чем зверье дикое в чаще дремучей — без правды, что деды заповедали, без песен и праздников, без веселых посиделок и гуляний. Все здесь были, будто голые, все на виду и все при деле. Некогда выученикам было ни шкодить, ни миловаться — ходили, как тени, не поднимая глаз, каждый в своей скорлупе, каждый со своим грузом на душе, облегчить который никто не помогал.
Даже на заветной делянке, где так любила бывать юная целительница, не рос цветок какой простой. А если и взрастал, так сразу выдергивали за бесполезностью. Ни разу за минувший год не взяла Айлиша в руки нитки или прялку, не склонилась над ткацким станом, не вязала, не вышивала, не кроила, не плела кос, на вздевала на шею расписных глиняных бусин, не гуляла в лесу. Весна поменялась с летом, лето с осенью, осень с зимой, а та — снова с весной, но девушка из рода Меденичей только и заметила, что целый год ее жизни прошел стороной.
Ни денечка не было, чтобы она не училась, усердно склоняясь над пергаментом или перебирая травы, твердя заговоры или собирая настойки. И так тому отдавалась, что совсем упустила из виду, как изменились ее друзья. Некогда пышущая женской статью Лесана сделалась похожей на жилистого мужика — вытянулась в росте, а мышцы на некогда мягком теле теперь переплетались, как ремни. Даже вечно краснеющий Тамир краснел теперь все реже, был уже не так многословен и любопытен, а иной раз, нет-нет, да отпускал крепкое словцо из тех, от которых ранее едва без памяти не падал.
Гребень замер в руке. Айлиша застыла, глядя в пустоту. Как же так она жила, что не видела меняются друзья, превращаясь в тех, о ком говорил крефф Нэд — в выучеников? И правда ведь, пройду год-два и не станет девок Айлиши и Лесаны, не станет парня Тамира. Вместо них на свет появятся послушники, а потом маги. Неужто и их глаза будут такими же пустыми, как у креффа Клесха? Неужто они станут такими же злыми, как крефф Донатос и такими же равнодушными, как крефф Майрико? Неужто, неужто, неужто?!
Да и разве возможна иная для них судьба, если все, от чего сердце и душа радуются, в Цитадели находится под запретом? Что плохого будет, если на праздник Первого снега послушникам разрешат построить крепость и зашвырять друг дружку снежками? Чем осквернится их Дар, если девки станут носить косы или хотя бы изредка надевать расшитые рубахи? Разве правильно это — вместо того, чтобы сватов засылать — парню девку о тайном спрашивать? И почто тут порют так, что на всю жизнь спины в отметинах остаются?
И тут же подлая мыслишка червяком зашевелилась в голове: «Хвала всем богам, что на целителя выпало учиться, что не заставляют от рассвета да заката через бревна да камни скакать, прыгать, драться и мечом размахивать. Что не рассказывают изо дня в день про мертвяков да иных Ходящих!» Но едва эта мысль промелькнула в голове, как жгучий стыд затопил сознание — нашла, чему радоваться — тому, что друзьям гаже!
Но ведь не виновата она, что Дар у нее именно к целительству! Да еще теплится в душе надежда, что и у Тамира — такой же. Ведь по сей день не вручили ему цветной одежи, так и ходит как первогодок. Может сегодня крефф Донатос расщедрится и наконец скажет парню, какое у того назначение? Со многими так бывало. Первый год уроки у всех часто общие. Иной раз Майрико хвалит Тамира, когда он с первого раза запоминает наговоры или удачно варит мази. Хвалят и Лесану, да только редко. Ей целительство дается туго, едва не туже, чем Айлише уроки Донатоса, на которых она от жути обмирает, слушая про упырей или оборотней. А уж на уроках креффа Клесха и вовсе тяжко — Айлиша, хоть на ногу быстра и телом вынослива, — с палкой или мечом деревянным — чисто кобылища. То сама себе в лоб заедет, то оружие уронит.
За тревожными сумбурными мыслями девушка не заметила, как за окном начали сгущаться сумерки. В комнате заметно потемнело. Девушка зажгла лучину и села на лавку поджидать друзей. За окном повисло черное небо. Ночь… Лишь сейчас Айлиша попривыкла малость, что в Цитадели на ночь не обязательно закрывать ставни… Это тебе не в родной деревне, где и на дверях и на окнах засовы железные. Ночь страшна. Ночь разлучает. Ночь приносит отчаянье. Юная целительница закрыла глаза и тихо-тихо, словно боясь нарушить величественное молчание древней крепости, запела песню, которую часто пела с другими девушками, когда садились чесать кудель или прясть:
И грезилось девушке, будто мелькает в ее руках веретено, в печи потрескивают поленья, а батюшка с братьями при свете лучины сучат пеньковые веревки…
Тамир поднимался из подвалов Цитадели в верхние коридоры. Голова гудела, а от виска к виску летало глухое и гулкое: «Тук. Тук! ТУК!» Боль пульсировала, давила на глаза, отзывалась в затылке. И так было всякий раз. После каждого урока. Словно занятия колдовством тянули из парня жизненную силу, даря взамен лишь головокружение и тошноту.
Позади остался урок, принесший помимо нынешних страданий знания о том, как упокаивать вставшего на третий день младенца. А впереди еще ждала встреча с креффом Лесаны, предвещающая метание ножа в цель, и урок с наставницей Айлиши. Майрико грозилась сегодня спросить, в каком месяце волчьи ягоды пригодны для лекарских целей, а в каком на них заговор на смерть делают.
Интересно, а сама Айлиша знает, что лекари не только исцелять могут, но и жизни отнимать? Эта мысль, некстати пришедшая в больную голову, ужаснула юношу. Он просто не мог представить любимую, творящей черное колдовство.