Узкая ладонь уперлась в грудь колдуну. Под пальцами сверкнула ослепительно-белая вспышка, просачиваясь сквозь серую ткань одежды. Глаза колдуна распахнулись. Казалось, из зрачков вот-вот польется то же неистовое сияние, которое только что ворвалось в тело.
Донатос более не чувствовал прикосновения девушки. Не чувствовал усталости. Не чувствовал ничего. Потому что тело перестало подчиняться и слушаться. Остался лишь разум человека, заключенного в камень. Ни вздохнуть, ни моргнуть, ни разжать губ…
Впервые за много лет колдун не понял, что произошло.
Стоявшая напротив девка чуть отстранилась и спросила:
— Не знаешь, что с тобой?
Сил ответить не было. Он смотрел на нее ненавидящим взглядом, пытался двинуться с места, хоть на вершок поднять руку. Казалось — смоги только и тело оживет. Увы. Как невозможно пошевелить рукой, которой нет, или переступить ногами, которые отсечены, так и ему было невозможно двинуться или вздохнуть. Рассудок рвался в оковах не подчиняющейся плоти, но Дар словно иссяк. Обережник взывал к Силе, яростью и гневом будил ее в себе, но… Ничего.
И непонятное, бередящее чувство вползло в душу. Скользнуло змеей, сплелось в тугой скользкий ком в животе, шевельнулось, рассыпая по телу холод. Ужас. Слепой ужас, вызванный тем, что проклятая девка каким-то образом лишила лучшего наузника Цитадели самого главного — его сути. Дара.
Глядя на зарождающуюся панику в глазах колдуна, Лесана усмехнулась.
— Видишь. Я умею пугать лучше, чем ты. Вон, как боишься. Я тебе жилу, по которой Сила течет, затворила.
Девушка смотрела в застывшее лицо обидчика:
— А сейчас, — сжатым кулаком она ударила в середину грудины, — я ее отворю.
Яркая вспышка вырвалась из тела и скользнула по ладони послушницы, исчезая.
Донатос согнулся. Жадно втягивая воздух, захлебываясь от разом нахлынувших удушья, дрожи, жара и холода по всему телу. Крефф чувствовал себя пересохшей рекой, русло которой вдруг наполнили потоки воды — рвущейся свирепо и яростно, сметающей все на своем пути.
Проклятое тело вновь ожило, и Дар вернулся. Хотелось схватить девку, свернуть ей шею, по капле выдавливая жизнь. Но руки не слушались. Губы немели… обережник привалился к стене, прерывисто, хрипло дыша и думая лишь об одном: только бы не вынес Встрешник кого-нибудь в коридор. Только бы не увидел никто, как он сползает по камню — белый, покрытый испариной…
Лесана словно почувствовала его смятение, положила пятерню обратно на грудь и надавила. Даже сквозь одежду прикосновение девки обожгло холодную от пота кожу. Сердце колдуна заколотилось как бешеное. Перед глазами прояснилось, и ноги уже не подгибались от слабости. Донатос открыл глаза.
— Чувствуешь? Как птица трепыхается, — прошептала Лесана. — Мое так каждую ночь дрожало. Боялось, что придешь. А когда в Крепости встречались и вовсе обмирало. В живот падало. Но ты не опасайся, не трону. Нельзя мне Цитадель колдуна лишить, какой бы гнидой он ни был. Только помни: захочу если, когда угодно приду и жилу затворю. Бесполезным станешь. А бесполезным тут не место. Помнишь, что сказал мне, когда мучил?
Она наклонилась к уху креффа:
— Ты сказал: «Я приду еще. И буду приходить до тех пор, пока ты не взвоешь и не начнешь забиваться в угол всякий раз, встречая меня в Цитадели». Так вот, если я приду еще раз. Этот раз станет для тебя последним.
С этими словами выученица развернулась и растворилась во тьме перехода, оставив крепкого сильного мужика стоять на подгибающихся ногах.
В груди у колдуна поднялось что-то склизкое, трясущееся. Лучше подохнуть, чем жить без Дара, лучше как угодно сгинуть, чем стать никчемным. Словно сухую ветку — без усилий — переломила его неведомым колдовством проклятая девка. Только могучим усилием воли Донатос смог отлепиться от стены и сделать шаг, потом другой. Ноги казались деревянными, руки слабыми, а в животе ворочался все тот же холодный ужас. Как теперь скрыть его? Как не показать другим? Как не утратить единственную веру, какая всю жизнь его поддерживала — веру в себя?
И глухо стучало сердце, словно бы отсчитывая последние мгновения прежней жизни, которая закончилась навсегда. Назад уже не поворотить. С переломленным хребтом люди, бывает, живут. Вот только калечит это их сильно.
— Я привел послушницу, ходившую у меня в выученицах пять лет. Ныне ее вразумление закончилось, и я говорю за нее свое слово. Лесана рода Острикова готова принять пояс ратоборца из рук смотрителя Цитадели.