Брат юного охотника, младший сын высокого и смиренного с виду человека, тот, кто дополнял изображаемую нами группу, был подростком лет двенадцати, хрупким и хилым; ему не достались ни высокий рост отца, ни внушительная осанка брата, который, казалось, захватил всю силу, предназначавшуюся им обоим. Поэтому, в противоположность Жаку, так звали старшего брата, маленький Жорж выглядел года на два моложе, чем ему было на самом деле. Будучи небольшого роста, с грустным бледным лицом, обрамленным длинными черными волосами, он не выглядел сильным; однако в его тревожном и проницательном взгляде сквозил такой пылкий ум, а в нахмуренных бровях была такая решимость и твердая воля, что можно было лишь удивляться, как в одном существе сочеталось столько слабости и столько силы.
У мальчика не было оружия; он стоял подле отца, крепко сжимая маленькой рукой дуло красивого, с золотой насечкой, карабина, переводя живые проницательные глаза с отца на командира батальона и, казалось, размышлял о том, почему его отец, более ловкий и сильный, чем командир, не был отмечен, подобно тому, каким-либо почетным знаком, особым отличием.
Негр, одетый в синий полотняный костюм, так же как другой негр, приставленный к мальчику с вышитым воротником, ждал, когда войска двинутся в путь: если отец и брат пойдут сражаться, младший мальчик должен был остаться с негром в полотняном костюме.
С самого рассвета слышался грохот пушек, потому что еще утром генерал Вандермасен, командовавший остальной частью гарнизона, вышел навстречу врагу, чтобы остановить его в ущельях Длинной горы и у переправ через реки Пон-Руж и Латанье. С утра генерал упорно держался на этих рубежах; но, не желая сразу вводить в бой все силы и опасаясь, что наблюдаемое им наступление было предпринято лишь для отвода глаз и что англичане войдут в Порт-Луи через какую-то другую брешь, генерал взял с собой только восемьсот человек, оставив, как мы уже сказали, для защиты города половину гарнизона и добровольцев-островитян.
В результате, проявив чудеса храбрости, его маленькое войско, воевавшее против четырех тысяч англичан и двух тысяч сипаев, вынуждено было сдавать позицию за позицией, используя каждую неровность местности, если она представляла собой недолговременный рубеж, чтобы задержать неприятеля. Вскоре, однако, пришлось вновь отступать. С площади, где были сосредоточены резервы, хотя сражающиеся солдаты оставались вне пределов обозрения, можно было судить о том, на сколько подошли англичане, по возрастающему с каждой минутой гулу артиллерии. Скоро между мощными залпами вкрался стрекот мушкетов; нужно сказать, однако, что этот звук, вместо того чтобы испугать защитников Порт-Луи, осужденных приказом генерала на бездействие и неподвижно стоявших на площади, лишь возбуждал их храбрость. В то время как пехотинцы, рабы дисциплины, кусали губы и бормотали сквозь зубы ругательства, добровольцы-островитяне бренчали оружием и громко кричали, что, если приказа долго не последует, они расстроят ряды и пойдут воевать каждый поодииочке.
В этот момент раздался сигнал общего построения. Тотчас прискакал адъютант и, подняв вверх шляпу, отдал команду: "К укреплениям! На врага!" Мгновенно загремел барабан регулярных войск; солдаты, построившись в ряды, двинулись навстречу врагу.
Как ни соперничали добровольцы с регулярными войсками, они не могли бы действовать так же умело. Некоторое время ушло на построение; потом, образовав ряды, они внезапно замешкались. Тогда высокий человек, вооруженный карабином, обнял младшего сына и, оставив его на негра в синем костюме, побежал вместе со старшим, чтобы скромно занять места в ряду добровольцев. Но при приближении двух отверженных их соседи справа и слева сдвинулись, оттолкнув при этом стоявших рядом так, что оба мулата, отец и сын, оказались в центре круга, нарушив тем самым ряды волонтеров.
Командир батальона, который только что перед тем с большим трудом выровнял строй добровольцев, заметил возникший беспорядок и, обращаясь к виновникам сутолоки, приказал:
- В ряды становись!
Но на этот приказ, произнесенный не допускавшим возражений тоном, ответил общий крик добровольцев:
- Не желаем терпеть мулатов! Нам не нужны мулаты!
Весь батальон, словно эхо, повторил эти слова. Офицер понял причину сумятицы, увидев в центре широкого круга вооруженного мулата и его старшего сына, пылавшего гневом против тех, кто вытолкнул его из боевой шеренги. Командир батальона, быстро пройдя сквозь ряды добровольцев, направился к мулату. Приблизившись к нему, он смерил его с ног до головы возмущенным взглядом и заявил:
- Мюнье, разве вы не слышали, что ваше место не здесь, тут вас не хотят терпеть!
Стоило Пьеру Мюнье поднять свою мощную руку на толстяка, так грубо разговаривавшего с ним, и он сокрушил бы того одним ударом. Вместо этого Мюнье ничего не ответил; растерянно подняв голову и встретив взгляд своего собеседника, он смущенно отвел от него глаза; это еще больше обозлило толстяка.
- Что вам здесь надо? - сказал он, толкая мулата в сторону.
- Мсье де Мальмеди, - ответил Пьер Мюнье, - я надеялся, что в такой день, как сегодня, разница в цвете кожи померкнет перед общей опасностью.
- Вы надеялись, - сказал толстяк, пожимая плечами и громко посмеиваясь, - вы надеялись; и кто же, скажите, пожалуйста, внушил вам эту надежду?
- Я готов умереть, чтобы спасти наш остров.
- Наш остров, - пробурчал командир батальона, - наш остров! Потому что эти люди, имея плантации, такие же, как у нас, считают, что остров принадлежит им.
- Остров не более наш, чем ваш, господа белые, я это хорошо знаю, робко ответил Мюнье. - Но если мы будем спорить об этом в тот момент, когда нужно сражаться, то вскоре он станет не вашим и не нашим.
- Довольно! - сказал командир батальона, топнув ногой, чтобы заставить замолчать своего собеседника. - Довольно; состоите ли вы в списках Национальной гвардии?
- Нет, сударь, ведь вам известно, - ответил Мюнье, - когда я явился к вам, вы отказались принять меня.
- Ну хорошо, а что вы теперь хотите?
- Я прошу разрешения стать добровольцем и следовать за вами.
- Невозможно, - сказал толстяк.
- Но почему невозможно? Ведь если бы вы захотели, господин Мальмеди...
- Невозможно, - повторил командир батальона, - эти господа, которыми я командую, не хотят, чтобы среди них были мулаты.
- Нет! Не хотим мулатов! Не нужно мулатов! - в один голос закричали национальные гвардейцы.
- Но тогда ведь я не смогу сражаться, сударь, - сказал Пьер Мюнье, в отчаянии опустив руки и едва сдерживая слезы, дрожавшие у него на ресницах.
- Организуйте отряд из цветных и станьте во главе их или присоединяйтесь к отряду чернокожих, который последует сейчас за нами.
- Но... - прошептал Пьер Мюнье.
- Приказываю вам покинуть батальон; я вам это приказываю, - грубо повторил де Мальмеди.
- Идемте же, отец, идемте, оставьте этих людей, которые вас оскорбляют, - произнес дрожащий от гнева мальчик.
Кто-то стал оттаскивать Пьера Мюнье с такой силой, что он сделал шаг назад.
- Да, Жак, я иду с тобой, - сказал он.
- Это не Жак, отец, это я, Жорж.
Мюнье с удивлением оглянулся. Действительно, то был мальчик, который вырвался из рук негра и подошел к отцу, чтобы дать ему урок чести.
Пьер Мюнье глубоко вздохнул.
В это время ряды Национальной гвардии выровнялись, господин де Мальмеди занял место во главе отряда, и солдаты двинулись ускоренным маршем. Пьер Мюнье остался с сыновьями, лицо у одного из них было багровое, у другого мертвенно-бледное. Расстроенный вид сыновей был для отца горьким упреком.
- Ничего не поделаешь, дорогие мои детки, - вот как с нами обращаются.
Наблюдая эту сцену, Жак не придал ей особого значения; хотя вначале она и произвела на него тяжелое впечатление, но, поразмыслив, он успокоился.
- В конце концов черт с ним, пусть этот толстяк презирает нас! ответил он отцу. - Вы богаче и сильнее его, не правда ли, отец? А я, если увижу его сына Анри возле моей девушки, я залеплю ему такую пощечину, что он запомнит меня навсегда.
- Мой дорогой Жак, - сказал Пьер Мюнье, как бы благодаря его за утешение; затем он обратил взор на младшего сына, чтобы проверить, настроен ли он так же благоразумно, как старший.