Действительно, Мансо кашлял и сплевывал весьма подозрительно, а Санд в этом разбиралась слишком хорошо. Что касается Соланж, то она носилась по всему свету, как это делают свободные женщины «большой красоты и маленькой добродетели», гоняющиеся за мужчинами. Она уезжала то в Бельгию, то в Лондон, то в Турин.
Жорж Санд — Соланж Клезенже, 25 июля 1855 года: Я бы посмеялась над твоим пристрастием к путешествиям — ты рассказываешь обо всем этом очень забавно, — если бы не опасалась, что под этим весельем скрывается горе или безумство. Сейчас ты опять задумываешься, опять не знаешь, куда направить свои стопы, как будто Ноан не был бы тебе полезнее и душевно и физически… Но черт тебя толкает неизвестно куда. Говори мне по крайней мере всегда, что ты делаешь. И когда ты устанешь развлекаться, приезжай сюда хотя бы поскучать, но зато с некоторой возможностью отдохнуть…
На что Соланж ответила, что Ноан без ее собак и лошадей будет для нее невыносим:
Откровенно признаюсь тебе, что Берри теряет много очарования в моих глазах, когда я на него смотрю не из экипажа… К несчастью, мне только двадцать семь лет, и, хотя я часто болею, во мне осталось слишком много жизни и энергии, чтобы я могла провести целую зиму за вышиванием, игрой на рояле или переписываясь с моими многочисленными друзьями. Мне нужно что-то делать — бывать в театрах, в салонах, на скачках и т. д., наконец ездить верхом — последнее успокаивает меня больше всего…
Но Жорж не хотела тратить деньги на корм для лошадей Соланж; к тому же в первый раз в жизни она сама захотела быть подальше от Ноана. Содержание дома, семьи, помощь изгнанникам, помощь внукам Мари Дорваль и многим другим, жившим на ее деньги, за счет ее пера, — все это заставляло ее работать больше, чем когда бы то ни было. Измученная ежедневной вереницей посетителей Ноана, из которых многие просили ее влиятельного ходатайства перед принцем Наполеоном, она стала мечтать о каком-нибудь более уединенном месте для своей работы. И вот в одну из своих поездок вместе с Мансо в гористую долину Креза, или, как она ее назвала, в маленькую беррийскую Швейцарию, она открыла деревню Гаржилес, на берегу реки того же названия, и сразу была ею очарована. Нужно признать, что это было действительно очень красивое место. Крутые берега, сплошь покрытые вереском, обрамляют черные скалы, между которыми течет Крез с его голубой водой, с рядами белых утесов и с пенистым водоворотом. Приветливая атмосфера, гостеприимная предупредительность жителей ей понравились. Ловец форели, Моро, повел их из Пена в Гаржилес, деревню, расположенную в глубине воронкообразной ямы, где благодаря двадцати родникам сохраняется прекрасная, почти африканская, растительность, настолько жаркий климат благоприятствует этому. В этой деревне 700 жителей, римско-византийская церковь, романтический замок, алжирские бабочки. «Мы мечтали, — сказала Санд, — мы, которых ничто не вынуждает жить в Париже, мы мечтали устроить себе в деревне уютный уголок… В каждом любящем деревню художнике живет мечта — окончить свои дни в простых условиях, сделать свою жизнь похожей на пастушескую…»
Она захотела немедленно купить домик в Гаржилесе. Это стоило примерно от 500 до 1000 франков. «Верный возлюбленный» попросил у нее позволения сделать ей подарок; он нашел на берегу реки подходящий домик, купил его и вскоре говорил только о своем крыльце, о своих лугах и о своей кухне.
Мансо сговорился, что за 300 франков будет перекрашен и обставлен этот домик; он его оборудовал, как речное судно с очень маленькими, но комфортабельными каютами. Госпожа Санд пристрастилась к этому домику. Как только у нее возникало желание работать в тишине, она оставляла Ноан и вдвоем с Мансо укрывалась в Гаржилесе; там они оба находили идиллическое счастье. Морис приезжал туда, и актриса Беранжер тоже, но Гаржилес был в отношении Ноана тем, чем был Марли для Версаля: местопребыванием только для некоторых избранных. Санд редко давала кому-нибудь этот адрес. Позднее Виктор Гюго обессмертил маленькую речку: