Ариэль (просыпаясь). Господин!
Мерлин. Настал час, Ариэль, когда любовь должна бодрствовать. Я буду в эти дни часто тревожить твой сон…
Ариэль. Я так долго спала, что беспрестанно засыпаю снова; но я чувствую себя сильнее и становлюсь счастливее с каждым пробуждением, которое творит твоя мысль…
Мерлин. Куда ты ведешь моего сына? Когда я его увижу?..
Ариэль. В моем чутком сновидении я следила за ним глазами… Он думает, что сбился с пути, а судьба ведет его туда, где ждет его счастье…
Мерлин. Он узнает меня?.. Вот уже много лет, как предопределенное испытание требует, чтобы мы жили вдали друг от друга; я хотел бы скорее обнять его, как обнимал тогда, когда он был ребенком…
Ариэль. Нет, нужно, чтобы судьба свершалась свободно и чтобы отцовская любовь, о существовании которой он не должен знать, не повлияла на характер испытания…
Мерлин. Но с тех пор, как Жуазель с нами и он идет ей навстречу, — проясняется ли будущее, яснее ли читаешь ты в нем?
Ариэль (смотрит в упоении на море, во мрак). Я читаю в грядущем то, что читала с первой минуты… Судьба твоего сына вся заключена в круг любви. Если он полюбит, если он будет любим любовью чудесной, которая должна была бы быть уделом всех людей, но встречается так редко, что кажется им ослепительной и безумной, — если он полюбит, если он будет любим любовью простодушной и вместе с тем всевидящей, любовью простой и чистой, как горные воды, и столь же действенной, любовью героической и более нежной, чем цветок, любовью, которая все берет и возвращает еще больше, чем берет, которая никогда не колеблется, не ошибается, которую ничто не смущает и ничто не устрашает, которая ничему не внемлет и ничего не видит, кроме таинственного счастья, невидимого для всех других, которая прозревает это счастье во всем, сквозь все формы и все испытания, и с улыбкой идет вперед, не останавливаясь и перед высшей силой, чтобы отстоять его, — если он добьется этой любви, которая где-то существует и ожидает его в сердце, найденном мною, то жизнь его продлится дольше, протечет прекраснее и счастливее, чем жизнь остальных людей. Но если он не найдет такой любви до конца месяца, — ибо кольцо уже замыкается, — если любовь Жуазель не та, которую будущее ниспосылает ему с небес; если пламя не достигнет своих пределов, если ее затмит какое-нибудь сомнение или покроет тень сожаления, — то смерть постигнет его, и твой сын потерян.
Мерлин. Да, мгновения любви — важнейшее в жизни человека…
Ариэль. Увы! Для Лансеора мгновение это немилосердно… В эти дни он достигает вершин своей жизни. Он ощупью касается своего счастья или своей могилы… Все зависит от последних шагов, от движения девы, идущей к нему навстречу…
Мерлин. А если Жуазель не та, которая предназначена ему судьбой?..
Ариэль. Боюсь, что предстоящее испытание не единственное, которое судьба нам посылает. Но никогда не следует падать духом перед лицом грядущего…
Мерлин. Если мы не уверены в испытании, то зачем же устраивать его?
Ариэль. Если мы не подвергнем его испытанию, это сделает судьба. Испытание неминуемо, но оно подвластно воле случая. Вот этим-то я и хочу воспользоваться…
Мерлин. А если он полюбит Жуазель, а она не будет отвечать ему той любовью, какой от нее требует судьба?..
Ариэль. Тогда-то и понадобится наше деятельное вмешательство.
Мерлин. Каким образом?
Ариэль. Я попытаюсь узнать.
Мерлин. Ариэль, умоляю тебя… Дело касается самого дорогого для меня существа, того, кто для меня дороже меня самого. У меня один только сын, и он станет, быть может, таким, каким я не мог бы никогда стать. Разве нельзя сделать неимоверное, почти отчаянное усилие, разве нельзя проникнуть в будущее, свершить насилие над временем, вырвать тайну у грядущих лет, хотя бы они отомстили за это нам обоим, — тайну, которую они так тщательно скрывали и которая заключает в себе гораздо более, чем наша собственная жизнь и наше счастье?