Я этого не думаю. На пути достижения этой красоты он встретит трудности, которых ни один поэт до сих пор не встречал, но это ему все же удастся, хотя бы только завтра. Даже сегодня, в этот, кажется мне, самый опасный момент альтернативы, одному или двум поэтам удалось выйти из мира всем очевидной действительности, не возвращаясь в мир прежних химер, потому что высшая поэзия прежде всего царство неожиданного, и из самых общих правил внезапно возникают сбивающие с толку исключения, как осколки звезд, мелькающие на небе, где люди не ожидали никакого света. Появляется, например, «Власть Тьмы» Толстого, как плавучий островок, скользящий по течению обыкновенной низшей жизни, как островок великолепного ужаса, весь окровавленный испарениями ада, но в то же время окруженный громадным огнем, белым, чистым и чудодейственным, который вырывается из простой души Акима. Или «Призраки» Ибсена, где разражается, в мещанской обстановке, ослепив и ослепляя, угнетая, доводя всех до безумия, одна из самых ужасных тайн человеческой судьбы. Сколько бы мы их ни сторонились из страха перед непонятным, в этих двух драмах действуют высшие силы, давление которых на жизнь мы чувствуем в поэме Толстого. И в поэме Ибсена чувствуется влияние лишь недавно провиденного и ужасающего закона справедливости или несправедливости, — закона наследственности, может быть, спорного, но столь мало известного и в то же время столь правдоподобного, что все, что в нем есть сомнительного, не замечается из-за громадной, таящейся в нем угрозы.
В прежние времена самоуверенному гению, а порою простому и честному таланту легко удавалось создать перед нами в театре тот глубокий задний план, ту облачную даль вершин, те бесконечные токи, которые, не имея ни названия ни формы, дают нам возможность делиться в разговоре нашими образами и кажутся необходимым условием для того, чтобы поток драматического действия наполнял берега, достигая своего идеального уровня. В современном же театре почти всегда отсутствует этот третий персонаж, загадочный, незримый, но вездесущий, которого справедливо было бы назвать верховным действующим лицом и который, быть может, есть не что иное, как бессознательная, но мощная, сросшаяся с убеждением идея, которую поэт создает себе о вселенной и которая дает произведению более важное значение, нечто неведомое, что продолжает в нем жить по смерти всего остального и позволяет к нему вечно возвращаться, делая его красоту неистощимой. Но должно сознаться, что всего этого недостает и в нашей современной жизни. Вернется ли оно? Родится ли оно от нового, опытного представления о справедливости или о безразличии природы, от одного из тех огромных всеобщих законов материи или духа, которые мы только еще начинаем провидеть? Во всяком случае, сохраним место для этой тайны. Согласимся, если нужно, чтобы ничто не занимало этого места все время, покуда эта тайна будет выясняться из мрака, но не посадим вместо нее призраков. Наше ожидание и ее постоянно незанятое место в жизни сами по себе более значительны, нежели все то, что мы могли бы посадить на ее трон, охраняемый нашим терпением.