Чужой. Надо, однако, сказать им… Кто-нибудь может прийти и сообщить неожиданно… На лугу, где лежит утопленница, собралась целая толпа крестьян… Вдруг кто-нибудь из них постучится в дверь…
Старик. Марта и Мария там, около нее. Крестьяне готовят носилки из ветвей, и я просил старшую немедленно предупредить меня, как только толпа тронется в путь. Подождем, пока она придет; она войдет со мной… Мы не должны были так долго смотреть на них… Мне казалось, что стоит только постучаться в дверь, просто войти, произнести несколько слов… а потом все рассказать. Но я слишком долго смотрел, как они живут при свете лампы…
Входит Мария.
Мария. Идут, дедушка.
Старик. Это ты?.. Где они?
Мария. Они у подножия последних холмов.
Старик. Они придут без шума?
Мария. Я просила их молиться вполголоса. Марта сопровождает их…
Старик. Много их?
Мария. Вокруг носильщиков вся деревня. Они принесли с собою свечи. Я велела потушить…
Старик. Какой дорогой они идут?
Мария. Тропинками. Они движутся очень медленно.
Старик. Пора…
Мария. Вы уже сказали, дедушка?
Старик. Ты сама видишь, что мы ничего не сказали. Они все еще ждут при свете лампы… Взгляни, дитя, взгляни. Ты поймешь, что такое жизнь…
Мария. О! какими они кажутся спокойными!.. как будто вижу их во сне…
Чужой. Осторожнее! Я видел, как вздрогнули обе сестры…
Старик. Они встают…
Чужой. Мне кажется, они подходят к окну…
Одна из двух сестер приближается в эту минуту к первому окну, другая к третьему; опираясь в одно и то же время на раму, они долго всматриваются в темноту.
Старик. Никто не подходит к среднему окну…
Мария. Они смотрят… Они прислушиваются…
Старик. Старшая улыбается тому, чего не видит.
Чужой. А у другой глаза полны страха…
Старик. Будьте осторожны; неизвестно, до каких пределов простирается душа человеческая…
Долгое молчание. Мария прижимается к груди старика и целует его.
Мария. Дедушка!..
Старик. Не плачь, дитя мое… придет и наша очередь…
Молчание.
Чужой. Они долго вглядываются…
Старик. Гляди они сто тысяч лет, они ничего не заметят, бедные сестры… ночь слишком темна… Они смотрят сюда, а между тем несчастье приближается с той стороны…
Чужой. Хорошо, что они смотрят сюда… Кто-то приближается со стороны лугов.
Мария. Кажется, это крестьяне… Они так далеко, что их едва можно различить…
Чужой. Они идут по извилистой тропинке… Вот они снова показались у откоса, освещенного луной…
Мария. О! Кажется, их страшно много… Целая толпа успела набежать из предместья, пока я шла сюда… Они делают большой обход…
Старик. Они все же скоро придут; теперь я их тоже вижу. Они кажутся такими маленькими, что их почти не видно среди травы. Похоже на то, как будто дети играют при свете луны: если бы сестры их видели, они ничего бы не поняли. — Вот они повернулись спиной, но толпа все же приближается с каждой секундой. Горе все растет, и уже более двух часов они не в силах помешать ему расти, а те, что несут горе, также не могут остановиться. Оно господствует и над ними, и они должны ему служить. — У него есть цель, и оно идет своей дорогой… Оно неутомимо и одержимо лишь одною мыслью… Они должны отдать ему все силы; они печальны, но идут. Они полны жалости, но должны идти вперед…
Мария. Старшая уже не улыбается, дедушка…
Чужой. Они отходят от окон…
Мария. Они целуют мать…
Чужой. Старшая ласкает кудри ребенка, который не просыпается…
Мария. А вот и отец просит, чтобы они его поцеловали…
Чужой. Теперь воцарилось молчание
Мария. Они возвращаются к матери.
Чужой. А отец следит глазами за часовой стрелкой…
Мария. Они как будто молятся, не сознавая сами, что делают…
Чужой. Они словно прислушиваются к своей душе…
Молчание.
Мария. Дедушка, не говорите им сегодня!..
Старик. Ну вот, и у тебя не хватает духа… Я отлично знал, что не надо было глядеть. Мне около восьмидесяти трех лет, и только сегодня в первый раз зрелище жизни поразило меня. Не понимаю почему все, что они делают, кажется мне столь странным и значительным. Они просто ждут при свете лампы наступления ночи, как это делали бы и мы; а между тем мне кажется, что я гляжу на них с высоты иного мира, потому что мне известна маленькая правда, ими еще не познанная… Верно ведь, дети мои? Но почему же и вы бледны? Быть может, есть нечто другое, чего нельзя высказать? Я не знал, что в жизни столько печального и что она так страшна для тех, которые ее созерцают… И если бы даже ничего не произошло, я бы все-таки испытывал ужас, видя их столь спокойными. Слишком велико их доверие к этому миру. Вот они сидят там, отделенные от недруга жалкими окнами… Они думают, что ничего не может случиться, потому что они заперли двери; они не знают, что в душах всегда происходит нечто и что мир не кончается у дверей домов… Они уверены в своей маленькой жизни и не подозревают, что другим известно о ней гораздо больше; не подозревают что я, жалкий старик, в двух шагах от их двери держу, как больную птичку, все их маленькое счастье в своих старых руках, которые не смею разжать…