Да и без «мессершмиттов» полеты иногда едва не кончались катастрофой. Как-то стояла нелетная погода. Рискнул вылететь в Москву по своим делам А. Е. Голованов, командующий авиацией дальнего действия. Жуков, срочно вызванный в Ставку, отказался от своего самолета и сел в машину Голованова, а тот сам взялся за штурвал. Увязавшиеся было с ними истребители сопровождения минут через 10–15 повернули назад.
— На подлете к Москве, — рассказывал Голованов, — самолет вдруг начал терять высоту. Я добавил мощности моторам. На некоторое время полет выровнялся. Потом — опять снижение. Еще добавил мощности. Высота стабилизировалась, но ненадолго.
Оледенение потом оказалось бугристое! Сколько можно требовать мощности у моторов, о Центральном аэродроме нечего и думать, плюхнулись на полном газу рядом с ближайшим. Голованов решил, что Жуков «так и не понял ничего. Только извинились перед ним, что немного до дому не довезли». Понял все Георгий Константинович, отлично понял. Только заботило главное — на случайной машине в Москву, в Кремль. В другой раз, несмотря на туман, окутавший столицу, Жуков приказал садиться на Центральном аэродроме в Москве: Сталин ждал.
«Пролетая над Москвой, — писал Жуков, — мы неожиданно увидели в 10–15 метрах от левого крыла горловину фабричной трубы. Я взглянул на летчика, он, что называется, не моргнув глазом, поднял самолет чуть выше и через 2–3 минуты повел самолет на посадку. Когда мы приземлились, я сказал:
— Кажется, счастливо вышли из той ситуации, про которую говорят «дело — труба»!
Улыбаясь, он ответил:
— В воздухе все бывает, если летный состав игнорирует погодные условия.
— Моя вина! — ответил я летчику, пожав при этом ему крепко руку».
Георгий Константинович хладнокровно относился к собственной безопасности и жизни, когда шла речь об интересах дела. Чем он лучше или хуже солдат, беззаветно и безропотно умиравших в Сталинграде!
Игнорировал он и постоянную опасность, исходившую от подозрительного Сталина. Наши военачальники, видевшие Жукова у Сталина, нередко отмечали резкость поведения полководца.
Глубокой осенью 1942 года командира танкового корпуса генерала П. А. Ротмистрова внезапно вызвали в Генеральный штаб. Выяснилось, что ему предстояла встреча со Сталиным. Корпусу предстояло действовать в наступлении под Сталинградом. Генерала привезли на его «ближнюю» дачу. В мемуарах он не скрыл, что «не без трепета вошел в вестибюль», а когда оказался в комнате со Сталиным, то «сесть не решался», в беседе с ним понимал: нельзя давать «однозначный ответ», поэтому «собрался наконец с мыслями» и т. д. Все же поговорили. «Беседа наша затянулась. Вдруг в комнату без стука вошел Г. К. Жуков. Георгий Константинович поздоровался с И. В. Сталиным, потом протянул руку мне, окинув меня холодновато-суровым взглядом.
— А мы тут с товарищем Ротмистровым хорошо побеседовали. Думаю, что не будем его больше задерживать, — сказал Сталин». Надо думать, что Жуков мгновенно оценил скованность Ротмистрова и наверняка внутренне не одобрил ее. Он слишком хорошо знал, чем чревато оцепенение перед «начальством», кстати, на любом уровне.
Ожесточенное сражение на подступах и в городе шло более трех месяцев. Героизм бойцов и командиров, отстоявших город, не померкнет в веках.
«Чем определялась стойкость наших воинов? — писал начальник политотдела 62-й армии» генерал-майор И. В. Васильев. — Прежде всего верой в победу, и главное, что их цементировало, вселяло в них веру в победу, — это сила нашей партии. Вера в победу партии подтверждается тем, что в это время рост партийной организации был очень высоким». В войсках Сталинградского фронта в сентябре — ноябре было принято в партию 14 500 человек.
Удерживая свои позиции на правом берегу Волги, сталинградцы готовили предпосылки для успеха контрнаступления. А Донской фронт и 64-я армия южнее Сталинграда не давали покоя врагу, снова и снова предпринимали наступательные операции. Верховный напутствовал Жукова при его вылетах к Сталинграду: «Принимайте все меры, чтобы еще больше измотать и обессилить противника». Г. К. Жуков впоследствии подчеркивал: «Не будь помощи со стороны Донского фронта и 64-й армии, 62-я армия не смогла бы устоять, и Сталинград, возможно, был бы взят противником».
В конце сентября Еременко, наверняка изнывавший от любопытства по поводу миссии Жукова на фронте, встретился с ним и затеял обстоятельный разговор о стратегии всей войны. Жуков умело свел беседу к текущим фронтовым делам, а «на вопрос А. И. Еременко о плане более мощного контрудара, не уклоняясь от ответа, я сказал, что Ставка в будущем проведет контрудары большой силы, но пока для такого плана нет ни сил, ни средств».
Цену Еременко к этому времени хорошо знали и в Ставке и не упускали из виду его фронт. 5 октября И. В. Сталин предупредил его о том, что противник готовится захватить Сталинград. «Противник может осуществить свое намерение, — писал И. В. Сталин, — так как он занимает районы переправ через Волгу как на севере, так и в центре и на юге от Сталинграда. Чтобы предотвратить эту опасность, надо оттеснить противника от Волги и вновь захватить те улицы и дома Сталинграда, которые противник отобрал у Вас. Для этого необходимо превратить каждый дом и каждую улицу Сталинграда в крепость… Требую, чтобы Вы приняли все меры для защиты Сталинграда. Сталинград не должен быть сдан противнику».
Поощренные, как им показалось, вниманием Ставки, А. И. Еременко вместе с другим горе-стратегом, членом Военного совета Н. С. Хрущевым, 6 октября доложили Сталину свое мнение, как поразить врага. Сначала они объяснили, почему фронт оказался в критическом положении: «Благодаря тому, что мы возлагали большие надежды на помощь с севера, в которой, безусловно, были уверены, и рассчитывали, что она придет через 3–5 дней, а поэтому не усилили своевременно войск, дерущихся за Сталинград; в результате — помощь с севера не пришла, а войска, защищающие Сталинград, понесли большие потери, помощь же по их усилению запоздала. Это и привело к тому, что противник подошел к стенам Сталинграда, а на отдельных участках вклинился в город».
Объяснение в типично хрущевском стиле, в полном отрыве от реальности и с величайшим стремлением обелить себя. Оправдавшись, как они решили, Еременко и Хрущев далее доложили: «Решение задачи по уничтожению противника в районе Сталинграда нужно искать в ударе сильными группами с севера в направлении Калач и в ударе с юга с фронта 57-й и 51-й армий в направлении Абганерово… Если эти соображения будут Вами утверждены, план операции немедленно будет Вам представлен».
В то архитяжелое время приходилось работать с имевшимися людьми. Других не было. Ставка изъявила желание познакомиться с шедевром стратегической мысли. 9 октября в Ставку отправляется обещанный план: «Я уже в течение месяца обдумываю этот вопрос… Как мыслится сам план проведения операции?
В этой операции должны сыграть решающую роль 3-й гвардейский кавалерийский корпус и две-три мех-бригады, которые должны, невзирая пи на какие трудности марша, выйти в район Калач, где взорвать все переправы от Вертячий до Калач и занять оборону фронтом на восток. Этим закупорить противника на восточном берегу Дона одной кавдивизией, а мехбригадой прикрыться на реке Лисичка фронтом на запад, порвать все переправы на этой реке… Я считаю, что нужно, наконец, потребовать от конницы решать задачи по ее характеру по глубокому вторжению рейдом. Эта задача легко выполнима за сутки, так как расстояние всего 60–80 километров… Операцию нужно начать 20–22.10.42., так как в этот период появляется полнолуние и ночь становится светлой. Этим нужно воспользоваться и большую часть пространства преодолевать ночью… Нужно войск — 100 истребителей, танков КВ — 10, Т-34—48, Т-70—40, обученных бойцов — 15 тысяч.