На дороге и раскисших полях в тягучем черноземе увязли подбитые и сожженные немецкие танки и бронетранспортеры. Жуков коротко спросил командира передового отряда полковника Пантюхова:
— Это все ваша работа?
— Наша, — ответил Пантюхов и добавил: — Можно бы больше потрудиться.
— Что же помешало?
— Танков не хватило, а иначе бы, товарищ маршал, мои ребята целое кладбище навалили.
Жуков у догоравших танков увидел понурых пленных. Генерал Чистяков доложил: «Эти из дивизии «Мертвая голова». Угадав в Жукове крупного начальника, они на глазах перетрусили. Жуков приказал — двоих отправить назад, пусть расскажут, чем кончилось продвижение на Обоянь.
— Тоже мне, «мертвые головы», — брезгливо сказал Жуков. — Пусть скажут своим, каковы русские, может, протрезвеют сами и других отвадят воевать!
По раскисшей земле поплелись двое оборванцев в прожженных, разодранных комбинезонах, недавние спесивые европейцы, танкисты корпуса СС.
20 марта прямо на позициях Жуков вручал боевые награды отличившимся солдатам и офицерам. Герои спокойно смотрели в глаза маршала, благодарили за награды, но не видели за собой особой заслуги, выполнили боевой приказ, и все тут. В Сталинграде бывало тяжелее. С сердца Жукова упал камень — на этих воинов можно положиться. 22 марта уехал в Москву Василевский, вместо Голикова командование Воронежским фронтом принял Ватутин. До конца марта враг все пытался возобновить наступление, но не продвинулся ни на шаг. Разбитые тапки, как вехи, обозначили, куда он дополз.
Не в обычае Жукова поминать старое, но когда фронт стабилизировался, он иной раз крепко выражался в адрес «разгильдяев», допустивших «нелепость» — отход победоносных войск, начавших бить немцев у Волги и вдруг попятившихся здесь, на дороге на Курск.
А тем временем бывший командующий Воронежским фронтом Голиков сочинил для истории в отчете о причинах неудач: «Необходимо признать, что на этом этапе я имел неправильную оценку намерений и возможностей противника. Ошибка в оценке противника заключалась в том, что мы рассматривали массовое движение мотомеханизированных сил противника на Полтаву как его отход. Между тем противник отводил главные силы своего танкового корпуса СС в район Полтавы для того, чтобы начать оттуда свой контрудар». История не зафиксировала реакцию маршала Г. К. Жукова на объяснение. Да, вероятно, у него и не было времени вглядываться в прошлое, он заботился о настоящем и будущем.
Вот как видится американскому военному исследователю М. Кайдену в книге «Тигры горят!» (1974 г.) сделанное Жуковым в эти несколько решающих дней. «Ведь тогда сложилась критическая ситуация и катастрофа едва была предотвращена. 18 марта немцы взяли Белгород и натолкнулись на возросшее сопротивление. Уже через три дня русские зарылись в землю непосредственно у Белгорода. Севернее сданного немцам города возникали новые оборонительные рубежи. Жуков выдвинул 1-ю танковую армию южнее Обояни, где ее можно было использовать либо для обороны, либо, если позволит обстановка, для наступления. На время неустойчивое затишье воцарилось на фронте… Никто не мог игнорировать присутствия здесь Жукова, В прошлом он уже многократно тупил германскую сталь одной стороной меча, а другой уничтожал немецкие армии. Время. Оно теперь было на стороне русских, поджидающих нового немецкого натиска».
Жестокий отпор воспрянувшим было духом немцам в конце марта 1943 года на промерзлом шоссе от Белгорода к Обояни, подчеркивает Кайден, был типичным для Жукова: «Неверояные достижения Жукова против самого лучшего, что могли бросить нацисты против русских, представляются потрясающими, стоит обратиться к изучению битв, проведенных под его командованием. Жуков редко имел превосходство в силах в данной операции. Он поистине был «пожарным» русского фронта: когда все остальные терпели неудачи, когда других генералов били, когда обороняющихся вот-вот должна была поглотить катастрофа, тогда Сталин обращался к Жукову. Он появлялся на сцене — военный гений, человек, наделенный стальным характером, решимостью, не допускавшей ничего, кроме его воли, и превращал катастрофу в ничью, а избавление — в блистательную победу». К началу апреля 1943 года севернее Белгорода сложилась «ничья». Жуков не считал ее приемлемым исходом, размышляя над путями разгрома врага.
Тут случилось новое осложнение. Н. Ф. Ватутин, вступив в командование Воронежским фронтом, увидел Жуков, «с присущей ему энергией взялся за укрепление войск фронта и создание глубокоэшелонированной обороны». Прекрасно и похвально. Но одновременно вместе с членом Военного совета фронта Хрущевым он с неменьшей энергией принялся соблазнять Ставку — немцы непременно возобновят наступление и поэтому лучше нанести упреждающий удар на белгородско-харьковском направлении. Аргументация, истрепанная еще весной 1942 года, когда Хрущев был среди тех, кто бросил армии Юго-Западного фронта в фатальное наступление под Харьковом.
КУРСКОЕ ПОБОИЩЕ
Что же — дело до боли знакомое. В который раз в паузу между сражениями в штабах как грибы прорастали планы, представлявшиеся их составителям самыми многообещающими. О чем они торопились доложить наверх, иногда на самый верх. К предложениям с фронта Сталин относился более чем серьезно по причине, описанной со свойственным ему редким тактом Василевским:
«Проскальзывала у И. В. Сталина некоторая недооценка работы аппарата Генерального штаба. Многих руководящих работников Генштаба он стремился отослать в войска. На мое возражение против посылки очередного работника из аппарата Генштаба на фронт он неизменно отвечал:
— Там он более нужен, а с этой канцелярией мы управимся.
А когда я обратился к Сталину с просьбой вернуть из войск Н. Ф. Ватутина, ибо мы, что называется, задыхались без квалифицированных штабных работников, он серьезно спросил: «А что, он не годится на фронте?»
Теперь Жуков был сам на фронте и видел, что только весомыми аргументами можно перечеркнуть сумасбродные, а в конечном счете опасные для всей Красной Армии планы, к которым приложили руку стратеги хрущевского разбора. Остановив немцев на курском направлении, Жуков взялся за установление стратегического направления, на котором враг может попытаться провести неизбежное летнее наступление. То, что оно последует, Георгий Константинович не сомневался пи на миг — он хорошо изучил психологию тевтонских тугодумов. Они не простили Сталинграда и попытаются отомстить. Эмоции, замешенные на страхе перед гитлеровским руководством, подавят военный разум у безмерно жестоких и ограниченных немецких генералов. Все это было бесспорно.
Донесения, которые по приказу Жукова стекались в его спецпоезд, вполне убедительно свидетельствовали о том, что немцы уже подкрепляют намерение наступать созданием соответствующих возможностей — на фронт с запада везли войска, оснащенные новейшей, особенно танковой, техникой. Везли, как убеждала Жукова разведка, к центру советско-германского фронта, то есть примерно туда, где он находился. Наверное, поэтому на этот раз очередное стратегическое озарение Жукова оказалось не только, как обычно, правильным, но и неслыханно точным в деталях.
Многократно отмечалось, что на войне играет роль, иногда громадную, случай. Предвидеть его нельзя, но упустить можно. Жуков, конечно, случайно (в результате поражения Голикова и иных) оказался в этом районе, но совершенно сознательно использовал Открывшиеся возможности — именно на месте предстоявшего немецкого удара вычислил с математической точностью грядущие события. Находившийся с ним рядом генерал Л. Ф. Минюк свидетельствовал:
«Бывало, уже глубокая ночь, пора бы маршалу отдохнуть, а он стоит у огромной карты всего театра войны. Стоит и час, и другой в глубокой задумчивости. Так и хотелось сказать: «Ложитесь, Георгий Константинович, утро вечера мудренее». Но никто из нас в этот момент не смел его беспокоить. Маршал думает. Маршал принимает решение. Но, по обыкновению, в ночь решение не созревало, что-то мешало принять окончательное решение в том главном, ради чего и задержался в районе Курска».