После войны, когда злодеяния фашистов стали всеобщим достоянием, мир ужаснулся. Немецкие генералы бросились сочинять легенды о том, что чудовищные зверства — дело-де рук нацистов, а вермахт только воевал. Реальная в первые послевоенные годы угроза судебной ответственности подстегивала пыл мифотворцев. Но не кто другой, как генерал-фельдмаршал Манштейн 11 сентября 1943 года отдал приказ по вверенным ему войскам: «Опыт, полученный при оставлении территорий, показывает, что основная часть населения не желает добровольно уходить с немецкими войсками… Только строжайшие меры войск позволят нам увести с собой сотни тысяч людей, скот и зерно… Любыми средствами добиваться того, чтобы сельское население вместе с лошадьми и крупным рогатым скотом уходило на запад… Люди, способные носить оружие, любыми средствами должны быть собраны и партиями отправлены в тыл… Материальные ресурсы, которые не могут быть вывезены в тыл, должны быть уничтожены любыми средствами».
Все они — эсэсовские палачи в черной форме и солдаты вермахта в мышиных мундирах — ревностно выполняли предписанное. Они, бежавшие на фронте от Красной Армии, вымещали злобу на тех, кто оказывался в их власти, — мирных жителях. Они прекрасно понимали, что в приказе Манштейна туманно именовалось «любыми средствами»: освобождение от всякой ответственности и поощрение убийства. Эта черно-серая нечисть расстреливала направо и налево. Они не выдерживали боя лицом к лицу с Красной Армией и с садистским удовлетворением всаживали пули в беззащитные и беспомощные жертвы.
Вторая половина лета и осень 1943 года беспримерны в истории Великой Отечественной по нашим потерям. Июльские и августовские предупреждения Жукова о том, что основная задача вермахта обескровить Красную Армию, видимо, не убедили Ставку. Результат: если принять наши среднемесячные потери в ходе всей войны за 100, то пик их приходится на июль — 145, август — 175, сентябрь — 135 1943 года. Для сравнения: в разгар битвы под Москвой около 100, в летнюю кампанию 1942 года — 130, при освобождении Белоруссии летом 1944 года — 140, в завершающих битвах войны, включая взятие Берлина, — 120. Данные начальника Главного военно-санитарного управления Красной Армии генерал-полковника Е. И. Смирнова, к сожалению, в индексах, а не в абсолютных цифрах. Тенденция тем не менее ясна — три месяца; июль, август и сентябрь 1943 года — не имеют равных за всю войну по количеству павших и раненых наших бойцов и командиров. Погибших и искалеченных именно в результате выполнения вермахтом директивы гитлеровского руководства — подорвать живую силу Красной Армии.
Вплоть до лета 1943 года Гитлер запрещал строить крупные оборонительные полосы глубоко в тылу вермахта на советско-германском фронте. После разгрома под Москвой он вывел закономерность: войска, зная о подготовленных позициях за спиной, обязательно прибегут к ним. 8 июля в разгар Курской битвы министр вооружений Шпеер с удовлетворением записывает: «Отказавшись от прежней точки зрения, фюрер теперь полностью согласен — необходимо ускорить строительство «Восточного вала». Серьезнейшая директива. Из Германии пошли на восток эшелоны с оборудованием, за дело взялась подчиненная Шпееру военная строительная организация «Тодт».
11 августа германский генеральный штаб окончательно определил, где пройдет «Восточный вал»: по линии река Молочная —. Днепр — река Сок — Орша — Витебск — Псков — Нарва. На самом угрожающем участке — Днепре — укрепления по западному, высокому, берегу реки постановили закончить к 15 ноября 1943 года.
Совершенно правильно, по мнению Жукова, Ставка требовала «принять все меры к быстрейшему захвату Днепра и реки Молочной, с тем чтобы противник не успел превратить Донбасс и Левобережную Украину в пустынный район. Это было правильное требование, так как гитлеровцы, отступая, в звериной злобе предавали все ценное огню и разрушению. Они взрывали фабрики, заводы, превращали в руины города и села, уничтожали электростанции, доменные и мартеновские печи, жгли школы, больницы. Гибли тысячи людей, женщин, стариков».
Но как быстрее дойти до великой реки и форсировать ее? Жуков стоял на том, чтобы провести на Левобережной Украине операции на отсечение и окружение значительных вражеских группировок. Особенно заманчивым представлялось мощным ударом из района Харьков — Изюм в направлении на Днепропетровск и Запорожье отсечь крупные силы врага, продолжавшие отчаянно цепляться за Донбасс. Сталин не согласился, он полагал, что врага следует выгонять лобовым натиском. Это отнимет меньше времени. «Я не стал спорить», — лаконично заметил Г. К. Жуков в своих мемуарах.
25 августа на совещании в Ставке определили задачи наступления. Жуков обратился с просьбой о пополнении: нужны люди, танки, артиллерия, боеприпасы. Сталин долго рассматривал заявку, а затем решительно сократил ее на 30–40 процентов.
— Остальное, — сказал он, — Ставка даст, когда фронты подойдут к Днепру.
Смысл сказанного не ускользнул от Жукова. Своего рода стимул! Штабы давно возмужали, а схема натиска к Днепру, предложенная Сталиным, была предельно ясна. Только на запад.
Надо! Одним этим крылатым словом в войсках армий на южном фланге советско-германского фронта Жуков отвечал на просьбы командующих и командиров. Надо наступать, надо прогнать врага с Левобережной Украины, надо форсировать Днепр. Он знал, что войска сильно утомлены, поредели, танков осталось мало, не всегда в достатке боеприпасы. Директивой Ставки устанавливалось Воронежскому фронту идти на Киев, Степному — на полтавско-кременчугском направлении. Однако «начавшееся наступление подопечных мне фронтов развивалось крайне медленно» — не мог найти себе места Жуков.
Перелом вскоре произошел и не только и не столько за счет прибытия на фронт подкреплений, сколько в результате морального подъема, охватившего войска. Битва за Днепр — один из самых выдающихся примеров могучего воздействия партийно-политической работы. Коммунисты, находясь в самой гуще армий, вели за собой словом и личным примером. Они — в передовых отрядах, прорывавшихся через боевые порядки врага, чтобы перехватить его пути отхода и внести хаос во вражеском тылу.
До Днепра еще оставалось идти и идти с боями, а уже создавались оперативные группы, которым предстояло ворваться на правый берег могучей реки с первыми эшелонами. Заранее формировались штурмовые десантные отряды, 50–70 процентов состава их коммунисты и комсомольцы. Поток заявлений: «Хочу идти в бой коммунистом». Это давало привилегию — место в первой штурмовой лодке или, держась за доску, бочку, вязанку хвороста, что угодно, вплавь через осенний студеный Днепр к обрывистым, окутанным пороховым дымом кручам правого берега — оттуда стреляло все, что могло стрелять.
9 сентября Ставка спустила в войска директиву — за форсирование таких крупных рек, как Днепр, ниже Смоленска, и закрепление плацдармов представлять к присвоению звания Героя Советского Союза. Это было сделано, подчеркивал Жуков, «чтобы еще выше поднять морально-политический дух войск».
Так случилось, что, вышибая немцев, упиравшихся на Левобережной Украине, ведя непрерывные бои, оставляя за собой десятки и десятки километров освобожденной земли, бойцы и командиры относились к этому тяжелейшему ратному делу как к обычному, будничному делу. Ликвидируем досадные «помехи», говорили в войсках, хотя речь нередко шла о разгроме сильных частей и соединений врага. Главное начнется там, на Днепре! То, что в иных условиях сочли бы за блистательную победу, рассматривалось как прелюдия броска за Днепр.
К реке устремились войска пяти фронтов — от Центрального до Южного. Вторым и третьим, считая е севера, пробивались к Днепру Жуковские, его «подопечные», как он называл их сам, Воронежский и Степной. К двадцатым числам сентября сопротивление перед ними ослабело: немцы торопливо переправлялись через реку, чтобы успеть укрыться в укреплениях недостроенного «Восточного вала». Наши войска по пятам преследовали противника, а авиация громила скопления бежавших у переправ.