Первая часть. Глава 1
В притихшем доме без суеты тысяч разговоров царит особая тишина. В ней едва различимое мурлыкание чьих-то снов, шуршание потаенных мечтаний и несбывшихся надежд. В ней поскрипывание разочарований. За окном – уставший город. Он только придремал, потому что огни не гаснут в нем никогда. Вот и в высотке напротив светится несколько квартир. Какие причины не дают покоя их хозяевам? Воспоминания выскользнули из кладовых памяти под покровом ночи? Сцены из прошлого сверкнули яркими бликами, заставив распахнуть глаза? Тревожные звуки прогнали сон? Закутавшись в махровый халат, я прошла босиком в темную кухню и застыла у окна, почти касаясь его горячим лбом. Стекло приятно холодит, едва различимо стучу по нему пальцами и слышу: - Кир-ра-Кир-ра-Кир-ра…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1. Яша
Высокий, нескладный, с неисчезающей улыбкой на лице... Он появился в нашем десятом «Б»* хмурым осенним днем в середине урока литературы. Зашел вслед за классным руководителем Виктором Степановичем и застыл у дверей, возвышаясь за спиной историка на полголовы. Пробежал быстрым взглядом по всем ребятам, остановился на мне и больше не отводил глаз. Темно-серых, слегка прищуренных. Смотрел и смотрел – даже Людка, сидевшая впереди, обернулась и наградила меня ехидной улыбочкой. Она везде у нас была шустрой: и в учебе первая, и в хоре солистка, и среди девчонок одной из самых симпатичных считалась. За острый язычок ее прозвали Людоедкой. Степа рассказывал что-то о новеньком, а я ничего-ничего не слышала, потому что не знала, куда спрятаться от внимательного взгляда высокого парня. Чем дольше говорил учитель, тем пристальней смотрел на меня новичок. И это становилось заметно многим в классе. От парты к парте запрыгали смешки. Мои щеки вспыхнули огнем. И уши забило ватой от обиды и злости, когда Людка зашептала через ряд своей закадычной подруге: – Смотрит-то как, смотрит! Так что фамилии парня я не расслышала. Потом Степа отступил, и всем открылась широкая улыбка новичка. Жорка Струков громко присвистнул с галерки: – Чему это он так радуется? Всему классу было невдомек, пока Людоедка не хихикнула: – Это он нашу Киру увидел. Меня, значит, Киру Ивлеву. Неприметную тихую хорошистку, которая все годы школьной жизни старалась ничем особо не выделяться, и у нее неплохо получалось. Вот до этого самого нелепого момента. – Выбери себе свободное место, – прозвучало из уст Степы. А у меня вдруг сердце оборвалось. Раньше я все не понимала, как такое может быть? Сердце же не висит в груди на ниточке? Мало того, что этот орган опутан прочными артериями и венами, так еще лежит между лёгкими и ребрами, двигаться ему в грудной клетке совершенно не положено и некуда. Я всегда любила биологию. И физика мне нравилась. Даже немного математика. А выразительные образы и поэтические сравнения, о которых как раз рассказывала Ирина Васильевна перед тем, как в класс зашли Степа с новичком, мне всегда были далеки и малопонятны. Я считала их набором красивых слов для привлечения внимания читателя, а не правдивым отображением чьих-то эмоций и чувств. Но оказалось, что писатели не столь далеки от истины, как я раньше думала. Они описывали вполне реальные состояния. Потому что когда высокий парень с узкими — даже уже, чем у Женечки Серебрякова, плечами, — двинулся в мою сторону, все так же не сводя с меня глаз и улыбаясь, улыбаясь… Ну вот скажите – чему? Так вот, с каждым его шагом, гулко раздававшемся в притихшем классе, мое сердце отрывалось от толстых вен и артерий и билось уже в районе солнечного сплетения, отчего в глазах слепило, как если бы я взглянула прямо на солнце. Людка повернулась ко мне и растянула улыбку от уха до уха. Я это почему-то очень хорошо запомнила. Как запомнила удивленные лица других одноклассников, хотя вроде бы смотрела прямо перед собой. Новенький застыл у моей парты. Потянул сумку с плеча, и весь класс замер в ожидании. Я различала каждый звук, кроме собственного дыхания (похоже, мне вовсе не дышалось в тот момент), каждый направленный на меня взгляд, вонзавшийся в тело острой иглой. Двадцать пять игл от одноклассников и еще две от преподавателей, так что я сама себе напоминала ощетинившегося ежа. Схватив обеими руками свободный стул, я потянула его к себе и зашипела: – Занято. Тишина вокруг стала еще напряженнее – стала такой тишиной, в которой всеобщее любопытство звенит струной: «Что будет дальше? Что будет?» Парень пожал узкими плечами, продолжая радостно светиться. И улыбка его совсем не изменилась – ни на миг не исчезла, будто моя неприветливость его вовсе не задела, не обидела, не расстроила. – Ивлева, – возмутился Виктор Степаныч, – ты же одна сидишь? – Стешкова! Соня, – нашлась я, опуская голову, чтобы прикрыть глаза и не чувствовать больше взгляда этого странного парня, которому невдомек, что ни мне, ни ему подобные гляделки ничего хорошего не принесут. – Стешкова теперь со мной сидит. Мы договорились, – врала я, глядя на побелевшие костяшки своих пальцев, вцепившихся в стул. – Просто она больна сегодня. Новичок уже шел дальше. В среднем ряду на пятой парте как раз один сидел Васин Петька. Поскольку я не поднимала головы, то видела лишь, как удаляются ноги в идеально отглаженных школьных брюках и дорогих ботинках. Меня это тогда немного удивило, а других мыслей в голове не было. Сердце подхватывало ритм уверенных чужих шагов и билось уже совсем низко. В районе аппендикса, не иначе. – Занято, – просвистело на весь класс. У Васина была дисфония. Обычно его голос звучал низко и хрипло, но иногда вдруг срывался фальцетом и скрипел ржавой пилой. Вот так в тот раз случилось. Я даже зажмурилась от неприятных звуков, но вместо того, чтобы закрывать уши, почему-то придвинула поближе пустой стул. Почти обняла его. – Васин! – Лицо Степы порозовело, выражая начальную степень кипения от возмущения. Но кого бы это волновало, кроме самого Виктора Степаныча? Уважение учеников учитель потерял еще летом, в колхозе**, когда вздумал подружиться с парнями нашего класса и повел себя с ними, как пацан-переросток. А когда они доверили ему, что ближайшей ночью собираются идти на разборки с деревенскими ребятами и драки не избежать, сообщил об этом завучу. Всех главных зачинщиков отправили мыть туалеты. «Викто?р» за считанные часы необратимо превратился в «Коротышку Степу» и пролежал весь следующий целый день в кровати – возмущенные предательством ученики подмешали ему в чай снотворного. С тех пор молодой историк и вверенный ему класс находились в состоянии непрерывной войны. – Марченко ко мне пересядет, – ответил Васин, хотя Марченко сидел за второй партой и менять ее на пятую не собирался. Потом место оказалось занятым рядом с Юлькой Власовой. Следом – с Вовчиком Сенечевым (Вовчик для убедительности вытянул в проход свои длинные и тощие, как шпалы, ноги). И рядом с Жоркой стул тоже не был свободным. Новенький ходил по классу, лицо Степы багровело, и голос поднимался до отметки «взбешен», когда больно становится не только ушам, но почему-то еще и в груди, где разливается кислотой чувство вины. Классный руководитель совершил ошибку, преступив грань, отделявшую преподавателя от учеников, и предал доверие ребят. Мы, считавшие себя без пяти минут взрослыми, не знали прощения, но испытывали запоздалый стыд, если бывали слишком жестокими. Так случалось каждый раз после очередного крупного скандала. У Степы заканчивались приличные слова и терпение, красный, как вареный рак, он вылетал в коридор, громко хлопнув дверью, а в кабинете на несколько минут воцарялась неуютная тишина, в которой все, даже Людоедка, избегали смотреть на соседей по партам. В тот день Степа кричал во всю мощь своих легких, ему вторила тихим голосом Ирина Васильевна, а с разных сторон продолжало раздаваться упорное «Занято». С каждым «занято» я зажмуривалась и все сильнее цеплялась за стул. Будто знала, что гулкие, как грохот набата, шаги оборвутся снова рядом с моей партой, и над головой прозвучит: – Можно я только сегодня с тобой посижу? Голос у новичка был не высоким и не низким, а глубоким, взрослым каким-то, напомнив голос певца Магомаева. – Ну если только сегодня… Мой шепот утонул в смешках, среди которых громче всех были Людоедкины. Получивший свободу стул грохнулся ножками об пол. Упала рядом школьная сумка. – И никогда больше, – отрезала я, отворачиваясь к доске. Старалась не смотреть, как нежданный сосед располагается рядом, и все равно успела заметить на его лице все ту же легкую улыбку, с которой он зашел в класс. Словно не ходил от парты к парте под перекрестным огнем двадцати семи пар глаз. Словно не неслось со всех сторон «занято», «занято»... – Хорошо, только сегодня, – пообещал он своим ровным, взрослым голосом.