Так что мне не надоедало слушать травницу. Больше того, я сама начала выпытывала у нее про оборотней-птиц.
– Чем же они от нас, всех остальных, обычных людей, отличаются?
– Журавль поможет другому бескорыстно.
Я спрашивала, вроде шутя, а сама… Неужели искала в памяти? Примеряла, можно ли бег за моей спиной и ободряющее «камэ» считать бескорыстной поддержкой?
– У них всепонимающий взгляд.
Взгляд Яши всем казался особенным: глубоким, взрослым, не совсем подходящим юношескому лицу, еще не привыкшему к лезвию бритвы.
– Люди-птицы не приемлют насилия.
Но Яша позволил ему свершиться.
Над собой.
Марьяша тоже медлила, будто прислушиваясь к себе, подбирала, составляла приметы:
– Рассудительные они. С наскока за новое дело не схватятся.
Насколько рассудительным мог быть семнадцатилетний парень?
– Отзывчивость им свойственна. И конечно, само собой, доброта.
Журов шептал задания для Сони, принес ей тюльпан на восьмое марта и никогда никого не обидел плохим словом.
– В одежде они не слишком разборчивые. Или вернее будет сказать, не модники, а вот обувь всегда носят добротную, потому что ноги свои защищают. Мерзнут они у них быстро. – Марьяша потерла руками, будто согревая невидимые ступни, и рассмеялась.
Заливисто так, громко! Я не поняла, шутит она или нет?
Все что она говорила, и так уже было шуткой, игрой. Но велась эта игра все больше с моим сердцем.
– Все журавли – однолюбы. Если кто приглянулся – ни на кого другого во всем мире больше не посмотрят.
«Я вижу только тебя», – говорил мне Журов.
Все теснее становилось в груди, повлажнели от волнения ладони, я их сцепила, потому что боялась, что начнут дрожать. Ругала себя за глупые мысли, несвоевременные эмоции и не могла остановиться…
– Если встретиться тебе человек-птица, держаться за него надо. Ни за что не отпускать. Он – самый надежный спутник. Никогда не предаст. А еще… – Марьяша расцвела, порозовела круглыми щеками и подмигнула хитро-хитро: – Любовник он хороший, никто другой после него не понравится, потому что журавль тебя слышит. Все твои желания – его желаниями становятся.
– А как... Как распознать этих людей? – спросила едва слышно – дышать боялась, потому что в горле билось, пульсировало, пытаясь вылететь...
– Сердцем. Говорят, таких птиц распознает только сердце. – Марьяше вдруг надоел наш разговор, и она, не прощаясь, покатилась к двери.
Через порог. По тропинке в огород.
Мне ничего не оставалось, кроме как выйти на улицу и отправиться к Ване, чтобы вернуться на биостанцию.
Глава 4. Журавль и сокол
Жизнь в заповеднике тем временем шла своим чередом. Я собирала материал, пропадая в лесу то одна, то пристроившись к кому-либо из практикантов, штатным ботаникам или орнитологам, которых в заповеднике работало очень много. Банка с формалином постепенно наполнялась лягушками, правда, я не добывала их сама. Студенткам, что жили со мной в доме, в программе летних заданий было положено ловить земноводных, и я договорилась, чтобы непрепарированных лягушек они отдавали мне.
Подружилась я не только со своими соседками, но и с дочкой директора, Олей. Двенадцатилетней девочке было скучно на каникулах, и она тянулась к новым людям в Усадьбе. Оля любила всех зверей и птиц, а еще мечтала приручить Журку, того самого, что жил в питомнике для журавлят. Но пока птенцы не улетят, к нему нельзя было приходить, поэтому девочка недовольно сердилась и очень по Журке тосковала.
– Здесь на главной Усадьбе в вольерах живет много птиц, – удивлялась я, вспоминая беспокойного журавля, – и среди них есть привыкшие к человеку, а ты все время волнуешься о самом диком и беспокойном?
– Не дикий он, – не соглашалась Оленька. – И особенный. Самый умный из всех. И самый грустный. Наверное, потерял свою пару и теперь тоскует. Смотрит на всех печально.
Тогда я прервала разговор. Резко замолчала и ушла. Сама не знала, почему.
Пока мои отношения с разными людьми на биостанции улучшались, со Славой, напротив, холодели. Я все время искала повод, чтобы исчезнуть в лесу, когда он бывал в поселке, и старалась не оставаться с ним наедине, не оказаться в одной полевой группе с Соколовым.
Если поначалу выходило прикрывать нежелание видеться хитрыми уловками и недоговоренностью, то постепенно Слава начал догадываться. И раздражаться.
Еще больше, чем Соколова, я избегала всего, связанного с проектом по краснокнижному журавлю. Птенцы быстро подрастали, их уже перевели в открытые вольеры и вскоре планировали переместить еще дальше – на луга в пойме реки, а я ни разу больше не побывала в питомнике и уходила от разговоров об успехах и неудачах «воспитателей».