Проект, который привел меня в заповедник, оказался мне чуждым. Слишком тревожно становилось мне рядом с журавлями, мучительно трудно было находиться вблизи. И почему-то по ночам стал сниться тот, что закричал мне в спину, забил крыльями, которые не использовал много лет, словно забыл, как нужно летать.
– Пойдем, попросим журавлей, – предложила однажды Марьяша.
Вскоре я оказалась вместе с ней на некошеном лугу. Травница принесла в платочке пирожков. Стоило свежему ветру коснуться их румяных бочков, и я стала свидетельницей очередного волшебства: воздух наполнился густым, сытным ароматом, хоть бери и накладывай ложкой. Живот заурчал в предвкушении, а я ведь недавно обедала. Марьяша посмеивалась, протягивая мне угощение…
– Перекусили немного, теперь полезных трав соберем. Когда их руки сытых да счастливых срывают, они сильнее в отварах, – сказала она, убирая прочь опустевший платок.
Через пару часов у меня ломила спина и уши устали от непрерывной болтовни Марьяши. Я давно не прислушивалась. Женское бормотание стало фоном, аккомпанементом мелодичному пению леса. Его-то я и слушала, пытаясь определить по голосам птиц. Еще слегка расстроилась, что травница воспользовалась мной как вспомогательной силой. Почему просто не попросить? Неужели бы я отказала? Зачем потребовался пустой обман? Рассуждала я, подумывая, обидеться или нет, да разве на Марьяшу обидишься?
Журавлиный клич раздался, когда я его меньше всего ждала. От неожиданности дернулась, резко выпрямляясь, выронила из рук пучок травы.
Марьяша тоже распрямилась, только чинно и не спеша. Застыла рядом со мной, глядя в небеса, где летела пара больших птиц.
– Что загадала, деточка? – спросила она, когда журавли скрылись из вида, и их крики больше не тревожили затихающий к ночи лес.
Я не ответила. Потому что ничего не загадывала. Смотрела просто.
Травница улыбнулась мне и опустила глаза к земле.
– Журавлей всегда провожают с грустью, – выдохнула она.
Я молча согласилась. Стояла рядом с притихшей Марьяшей, и было у меня чувство, будто я что-то потеряла. На широких крыльях серых птиц улетел крохотный кусочек моей души. Но мне было совершенно не жаль разделить его с журавлями.
– У Марьяши был кто? Муж? Жених? – спросила я осторожно.
Но тема, похоже, не была запретной или покрытой тайной, потому что Аннушка с готовностью завела рассказ.
– А как же. Был у нее жених, считай, с самой начальной школы. Их тогда уже в селе женихом и невестой прозвали. И в армию она Гришку после официального сватовства провожала, ждала верно, ни на одного парня в округе не заглядывалась. Гришка как раз в конце лета должен был вернуться, сватья уже взялись готовить на сентябрь большую свадьбу. Да только в мае из Ленинграда в заповедник приехала группа ученых. Животных редких изучать, в том числе журавлей. Жили приезжие на лесном кордоне, недалеко от поймы реки, и изредка появлялись у нас в селе за продуктами. А наши женщины им свежее молоко и яйца в лес носили. Вот Марьяна в одного из них и влюбилась. Да так, что не побоялась ни осуждений, ни скандала на все село. Жених из армии вернулся, а она ему тут же кольцо помолвочное вернула и на следующий день на кордон к своему ученому перебралась. – Аннушка говорила, а сама вытирала пыль под ритм своих воспоминаний. – Гришка с горя месяц пил запойно, потом достал дедово ружье и начал браконьерить. Стрелял, говорят, от злобы все подряд. Без разбора. Однажды даже журавля не пожалел. Убил. В то же время новый сожитель Марьяши пропал – ушел утром в лес и больше не вернулся. Сколько милиция да лесничие не искали, ни следа не нашли. Гришку даже арестовали по подозрению в убийстве, и он долго под следствием находился, но кроме браконьерства, никакой вины за ним не нашли. Шкуры зверей плохо выделанные да перья птиц. За них ему штраф и небольшой условный срок дали. Марьяша в село поздней осенью вернулась, когда экспедиция назад в северную столицу отправилась. Чтобы лишний раз с осуждениями и укорами не сталкиваться, она перебралась жить на самую окраину, где как раз заброшенный домик ее бабки-травницы стоял. Жила с тех пор обособленно, никого к себе не приглашала, а все равно постепенно прознали люди, что у нее, как и у прародительницы, дар к лечению проявился, и потянулись к ней со своими хворями. Здоровье-то оно поважнее сплетен и чьего-то разбитого счастья. Марьяша, не помня зла, всем помогала. Только однажды отказала. – Аннушка замерла с тряпкой в руке, помяла ее в обоих руках и продолжила: – Когда через пару лет Григорий стал чахнуть от неведомой болезни. Сколько его мать, одна или с сестрами, ни ходила к ее дому, сколько ни молила, говорят, даже на коленях у крыльца опускалась, а не захотела Марьяша ему помогать. И на похороны не пошла.