После этого рассказа я с особой внимательностью приглядывалась к травнице, но как и следов возраста, не замечала отголосков страшной беды или теней перенесенного горя, давней потери. Не было их ни в улыбке, ни в глазах Марьяши. Одиночества в ее облике тоже не чувствовалось. Как и в доме, всегда наполненном ароматом сдобы.
Что-то случилось со мной после того, как, узнав о печальной судьбе травницы, я не обнаружила печали в ней самой. Перевернуло внутри, заставляя задуматься, почему я избегаю общества Славы и ни разу больше не зашла в обустроенный для меня дом. Подтолкнуло признаться самой себе, что не верю в счастье рядом с этим человеком, в уют его крова.
Но такое признание означало отказ от мужчины, который всегда мне нравился больше других. Который добивался взаимности несколько лет, терпеливо ждал и готовился к моему приезду. Не хотелось оскорбить и причинить ему боль!
Еще больше пугали мотивы собственных поступков. Ведь если быть честной и откровенной с собой, что мешало согласиться на предложение Славы?
Причины настоящие или тревожные сны?
Воспоминания из юности, почти детства, ожившие в последние недели?
Сказки, которыми вместе с травяными чаями опоила меня ведьма, внешне похожая на добродушную самоварную бабу?
Но что станет со мной без ее отваров? Без очаровывающей болтовни и конфет. Смогу ли я, как она, быть счастливой в своем одиночестве?
Я отчаянно боролась с собой. Мысленно направлялась к Славиному дому, и в голове взрывались пронзительные крики журавлей. Чем ближе подходила к крыльцу, тем злее, громче курлыкали воображаемые птицы. Вернее, одна из них. Та, что забила крыльями, когда я оказалась рядом, и смотрела мне вслед.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды поздно вечером, изведенная терзаниями, я не прибежала к Соколову.
– Слав, ты извини меня, пожалуйста, извини. Но я не выйду за тебя замуж. Никогда не выйду, – торопливо проговорила я, не проходя внутрь, задержавшись у порога.
Он смерил меня коротким взглядом. Шагнул к шкафу, достал из ящика пачку Мальборо, выдернул из нее сигарету и, закуривая на ходу, молча выскочил на улицу. Он исчез в темноте, не взглянув на меня, стоявшую на крыльце его уютного дома, глотая слезы.
Что-то непонятное и необъяснимое происходило не только со мной, но и с журавлем, который жил рядом с птенцами. Я ловила упоминания о нем в разговорах людей, связанных с проектом. Птица стала более нервной. Агрессивной. Правда, пока только по отношению к одному человеку – Славе. Журавль набрасывался на него каждый раз, когда тот заходил в питомник. Однажды, подобравшись поближе, он даже порвал клювом ему халат, до крови поранив руку Соколову.
Подходило время перевода птенцов на луга, и между орнитологами завязался спор. Журку, как в прошлые годы, собирались переместить вместе с молодняком, но если раньше никто не волновался, что взрослая птица улетит, то теперь многие не исключали такой возможности, а большого вольера, прикрытого сеткой, на луге не было.
– Подрезать ему крылья, – предложил Слава.
Его поддержал еще один специалист, настаивая, что после долгих лет жизни рядом с людьми журавль больше не освоится в дикой природе. С ними соглашался директор заповедника – всем было известно, что его Оленька привязана к Журке и больше всех боится, что он исчезнет.
– Жалко Журку, – возражали «мамочки» из проекта. Но потом добавляли: – Привыкли к нему все.
Я не участвовала в разговорах, сторонилась их, но они вдруг стали находить меня по ночам. Словно невидимое эхо забиралось в комнату и играло обрывками чужих фраз. Чаще всего голосом Славика:
– Подрезать крылья… Крылья подрезать.
Я беспокойно вертелась в кровати и не могла заснуть.
В ближайший выходной я выбралась в город в библиотеку и провела в ней весь день до закрытия, утолив голод завалявшейся в сумке конфеткой и жажду – двумя стаканами черного горького чая. Зато я нашла много сказок про журавлей. Очень разных и порой противоречивых.
В одной журавль и цапля не могли договориться, являя собой пример некоммуникабельности. В другой журавль и лиса обменивались угощениями в неподходящей гостю посуде, символизируя негостеприимство. В третьей – журавль учил лису летать, избрав для этого совсем не педагогический способ – он поднимал рыжую подругу в небеса и сбрасывал ее оттуда на землю.