Журавль из питомника, который нашел ко мне дорогу во снах, смотрел на меня из ночной темноты, пристально и внимательно.
«Особенный», – говорила о нем Оленька.
Взгляд птицы из снов повторял взгляд давно исчезнувшего человека.
Яши. Журова. Жур.
Меня влекло, звало, тянуло туда, где стоял журавль. Нестерпимо хотелось признаться ему:
– Кира я. Кира!
И зашептать:
– Яша. Яша…
Я вовремя остановилась, вспомнив, что в помещении, где подрастали птенцы, установлены камеры. Внутрь можно зайти, лишь облачившись в одежду, скрывавшую все человеческое. Оборотнем-неудачником, мечтавшим стать гордой птицей, но вместо этого превратившимся в бескрылого динозавра.
Несмотря на раннее утро, я побежала к начальнику проекта. Вспомнила, что тот возвращается из города только днем.
К Славе.
Он вышел на крыльцо своего дома в белой майке и спортивных штанах. Босой, сонный, удивленный.
– Кир?
– Повтори мне, что ты говорил про журавля. Того, что стоит у птенцов. Из проекта.
Слава обхватил себя руками – утро было стылым. Словно с северным ветром осень заглянула раньше времени.
– Зайдешь? – спросил он, но в голосе уже звучало принятие моего отказа.
Я отчаянно замотала головой, повторив за Соколовым, – обняла себя руками.
– Нашли его у болот. Кир, с тобой все хорошо?
– Говори, Слав, говори!
От дома Соколова я бежала, не разбирая дороги. Не видела ничего, земля расплывалась перед глазами. Я спотыкалась на ровном месте. В ушах стучало дробью:
– Журавля нашли в 1987-ом – в тот же самый год, когда я заканчивала школу. Тот же год! Двумя месяцами позже. Орнитологи считали, что птице около двадцати пяти лет.
Сходила с ума я!
И следующим адресом моего безумия стал дом Марьяши, к которому я добралась, заказав дорогущее такси.
– Скажи… а может человек, обернувшись журавлем… – Я стояла в прихожей, долго подбирая слова, и не отводила молящего взгляда от травницы. – Не вернуться обратно?
Не задумавшись ни на миг, Марьяша ответила кивком и пригласила внутрь. Сразу на кухню, к своей любимой вазочке с «лимончиками».
– Человек может не вернуться. Став журавлем, забыть, что он человек. Даже разучиться летать, будучи птицей.
– Почему такое случается?
Две конфетки попали Марьяше в рот и раскатились по круглым щекам, отчего те стали еще ровнее. Женщина улыбнулась, совсем как другой человек, – молоденький парнишка на три головы ее выше – худой и нескладный.
– От перенесенной боли может забыть. От предательства. Если стал свидетелем насилия. Журавли не приемлют насилие. Не способны смириться с ним.
Конфетки хрустели у травницы на зубах, а у меня внутри что-то ломалось и в ушах скрипело, будто, не сделав и шага, я топтала жесткими подошвами осколки.
– А что же делать? – спросила я шепотом, оглохнув от хруста.
Марьяша не отвечала, даже когда вопрос прозвучал второй раз, и еще громче. И снова, снова громче.
Она вдруг принялась рассказывать о чем-то совершенно другом: о листьях подорожника, что собиралась нарезать в салат, и лечебных свойствах этого растения, заполонившего все тропинки в огороде.
Но когда я, расстроенная, уходила, мне в спину прилетело легким сквозняком:
– А ты позови его.
Дверь была закрыта. Окна затворены.
Дом нашептал мне скрипучими досками крыльца?
В какой момент принимается решение?
Внезапно возникшие подозрения становятся догадками, сомнения превращаются в уверенность, какой бы невероятной она ни выглядела еще вчера, и вдруг оказывается, что подсознание давно готово принять новый факт и лишь искало подтверждений извне. И вот уже переплетаются вместе сны, сказки и легенды – услышанные или вычитанные в библиотеке, болтовня Марьяши, ее и мой платочки, вид распахнутого окна в больничной палате, откуда пропал Яша, быстрое исчезновение вслед за сыном отца.
Хорошие ботинки были у обоих.
Люди-птицы берегут ноги, а беречь надо крылья!
Сёгун. Спускал. Сокола.
То, что являлось вроде бы разрозненным и случайным, соединилось вместе, наполнилось новым смыслом, или этим смыслом наполняла каждое слово я.
Слава Соколов собирался подрезать крылья журавлю из питомника.
Что, если это случится уже завтра?
Я украла журавля темной ночью. Никто ничего не слышал из-за разгулявшегося ветра. Да и кто бы прислушивался? Воров в Усадьбе не водилось, а сороки спят по ночам. Птица выглядела очень спокойной, вопреки рассказам о ней, и следовала за мной, как птенец за своим «воспитателем». Сама зашла в кузов. Позволила прикрыть себя плотным одеялом. Мне не хотелось этого делать, но иначе было нельзя.