Так что по школе гуляло много разных сплетен. Но мне казалось, что никогда еще в ее стенах не болтали так много, как обо мне и Яше Журове. Даже малыши показывали на меня своими крошечными пальчиками и потом вертели головами в поисках «Журпластыря Ивлевой» – так вскоре прозвали моего долговязого поклонника –- и безошибочно находили. Яша выделялся ростом в любой толпе. В самом сером коридоре – счастливой улыбкой. Может, в ней было все дело? Неизменной, не исчезающей с лица Журова улыбке? Притягивающей внимание. Непонятной многим. И чаще всего – раздражающей. Каким бы пасмурным и безрадостным ни выдался день, парень светился так, будто шел по улице под весенним солнцем и принес его с собой в скучный класс. Стоило открыться двери и в проеме появиться высокой фигуре, как я утыкалась в учебник или тетрадку перед собой, потому что знала – первым делом Журов найдет меня и засияет еще ярче. Со всех сторон понесутся смешки и ехидные возгласы. Будут стегать невидимыми плетьми. – Лыбится! Нет, ну вот чему он все время лыбится? – Жур, тебе в коридоре леденцов насыпали? Поделись. – Сотри оскал, Журов. Яша пожимал плечами и шел к последней парте, глядя на меня. Высокий, нескладный, нелепый. Парень, над которым все смеялись.
Однажды Журов зашел в класс, весь насквозь промокший. Слегка волнистые волосы выпрямились и непривычно вытянулись вдоль тонкой шеи, прилипли к высоким скулам, делая его похожим на громадную птицу. На усыпанном каплями дождя лице горела всем знакомая счастливая гримаса. Ветров выдал ржавчепилочным фальцетом задумчивое: – Крокодил… солнце проглотил. И больше в тот день в адрес Журова не прозвучало ни одного замечания. Похоже, наш класс начинал привыкать к странному парню. Лишь я постоянно злилась и если Яша на переменах подходил слишком близко, тут же бросала ему: – Перестань! На что он отвечал: – Я же ничего плохого не делаю. Только смотрю. – Смотреть перестань. – Не могу. Ты очень красивая. После таких слов мне хотелось фыркнуть и швырнуть в парня школьной сумкой. Яша легко ловил ее и нес позади меня на расстоянии в несколько шагов до следующего кабинета. Нес молча. Вместе со своей улыбкой. Она не исчезла с его лица ни от насмешек, ни от угроз. Ни от крепких ударов кулаком. На Яшу хотелось поднять голову и посмотреть с изумлением -– как не боится он быть настолько другим, настолько открыто счастливым? Людям ведь сложно принимать чужую радость, когда у самих тяжело на сердце. Наверное, мы все немного малодушны, если не отваживаемся показывать свое счастье, и нас приводит в растерянность, когда это, не стесняясь, делает кто-то другой. Почему чья-то искренняя улыбка должна настораживать или раздражать? Потому что вызывает зависть? В ней отражается наша собственная несостоятельность?
Главы 3,4,5,6
Глава 3. Рассказ о журавлях
Разговор о будущем зашел на одном из классных часов в начале зимы. Степа вдруг вздумал расспрашивать нас о выборе профессии. Как обычно, через несколько минут кабинет утонул в беспорядочных выкриках:
– Адвокатом!
– Мировым судьей!
– Директором школы!
– Фарцовщиком!
С каждой минутой набор специальностей становился все более абсурдным.
«Первый человек на Марсе». «Хозяин рынка». «Владелец третьего киоска от угла»…
Виктор Степаныч покрывался красными пятнами, напрасно призывая к порядку, Людоедка хихикала в рукав. Они с Юлькой придумали новую игру – смотрели Степе на кончик носа, и похоже, подговорили еще пару девчонок. Я догадалась об этом, потому что учитель беспокойно моргал и время от времени дотрагивался до лица. И злилась. На одноклассниц – за глупую забаву, на себя – за то, что мне тоже хотелось смеяться, глядя на Степины мучения.