Он сорвал перстень с семейной печатью, швырнул с размаху. Кольцо подпрыгнуло на полу, зеленая яшма треснула, раскололась. Комнату затопила тишина, звенящая, страшная.
«Убирайся, – сказал отец. – Беги к своей девке. Ты мне не сын».
Да, бежать, без оглядки! Но куда? К Идже? Нет, не сейчас, не после этих слов. Значит, на пристань, к лодке, двухвесельной, легкой, исписанной заклятьями. Гардир рисовал их старательно, долго, чтобы лодка принадлежала только ему, не подпускала чужих. Позволит ли коснуться теперь, когда он потерял семью, дом и родовое имя?
Позволила. Ей не было дела до людских склок, она узнала своего заклинателя. Он налег на весла, повел лодку прочь из города. Пьянящая злость растаяла. Куда ты бежишь, зачем? Но он не мог остановиться. Греб изо всех сил, смотрел, как проплывают мимо набережные, как особняки сменяются приземистыми складами. Их ворота покрыты охранными знаками, тайнописью, замешанной на крови. За стенами прячутся рулоны тонкого полотна, короба с драгоценными вазами и горы толченки. Прочь, прочь. Позади остался первый мост, второй, третий, и река вынырнула из каменных оков, потекла свободно.
Усталость навалилась, заставила разжать пальцы. Зачем грести? Будь что будет.
Наверное, Аргат, Хозяин Реки, сжалился. Увлек лодку прочь от омутов и стремнин, потянул к себе, в заводь. Ветер блуждал в тростниках, истукан возвышался грозовой тенью. Он ли наслал дремоту? Сопротивляться не было сил. Плеск воды звучал все яснее, складывался в слоги, а те повторялись без конца: Вэйха-Вэйхи-Вэйхани… Прежнее имя потеряно, так зовись теперь Вэйхой. Что еще остается? Это подарок для безродного, милость реки.
Очнулся к вечеру. Взялся за весла, стер руки в кровь, но поднялся вверх по течению, вернулся в город. Пришел к Идже. Она заплакала, сказала: «Это все из-за меня», но с мануфактуры уйти отказалась. «На что иначе жить?» Вэйха уверял, что без труда найдет работу, но не так это оказалось просто.
Утром в дверь постучали. Служанка принесла весть из дома, от матери. Да, отец и правда отрекся, принародно велел вычеркнуть Гардира Зату из семейной книги. Весь город уже знает. Нет, ни младшего сына, ни дочь еще не объявлял наследниками. Он простит, подожди немного. Простит, если будешь молить о прощении, а еще лучше – если искупишь вину.
Разве можно искупить такую вину? Да Вэйха и не хотел.
Город теперь изменился. Стал жестоким, насмешливым, полным презрительных взглядов. Раньше казалось – заклинателю открыты сотни дорог, выбирай любое ремесло, везде тебе рады. Но теперь перед Вэйхой захлопывались двери, отовсюду его гнали. Колдовать умеешь? И что с того, от безродных, отверженных одни несчастья, пошел вон! Лишь на верфи его пожалели, дали работу , но и там платили немного. Вэйха не раскрывал свое главное умение, не смешивал краску с кровью. Решил: не знают об этом, так пусть остается тайной. Он выводил на бортах кораблей однообразные знаки – защита от огня, защита от воды – и старался ни о чем не думать.
Он пытался запретить Идже пить толченку, пытался не пускать в мастерскую. Но Иджа сказала: «Если не нравлюсь тебе такая – уходи». Вэйха остался.
Он не мог ее потерять.
Но терял, терял все равно. Иджа почти не говорила. Забывала есть. Порой даже не замечала, что Вэйха рядом, или смотрела – и будто не узнавала его. Выносить это было все трудней.
Вэйха теперь не спешил возвращаться домой, бродил по набережной до темноты. Знал, что Иджа не ждет его, не беспокоится – спит или просто не помнит о нем. Тяжелей всего были дни, когда на верфи не было работы для заклинателя. Время тогда тянулось слишком медленно. Вэйха садился в лодку и плыл, плыл, пока не оказывался в заводи, возле святилища Аргата.
Как сегодня.
***
Лодка качнулась от набежавшей волны, и Вэйха схватился за борт. Тростник зашумел, заверещали камышовки, рыба бросилась врассыпную, – пестрые тела мелькнули среди камней и исчезли.
Из зарослей выплыла плоскодонка.
– Вот и ты! – крикнул гребец. – Я уж думал, не найду!
Вэйха заслонился от солнца. Нет, этого человека он прежде не видел. Еще не старик, но уже весь потрепанный, битый жизнью. Волосы скручены в небрежный узел, щеки впалые, сизые от щетины. И глаза беспокойные, с лихорадочным блеском.
– Я решил. – Незнакомец кинул весло под скамью и поднялся во весь рост. – Будешь моим учеником.