Издревле одежда призвана была защищать — и не только от холода и дождя. Амулет и боевая раскраска — тоже в своем роде одежда, ведь они отделяли ранимое тело от окружающего мира, придавали их обладателю определенную общественную значимость. И сейчас человек, одетый в хорошо сшитый костюм, чувствует себя увереннее, нежели в москошвеевском «изделии».
Стремление к самоидентификации и буйство фантазии со временем привели к тому, что реальное человеческое тело было как бы забыто. От мягких складок греческого хитона одежда резко устремилась к преувеличению форм. Оптический обман (вспомните кринолины) должен был подчеркивать достоинство, соответствующее общественному положению. Дойдя, казалось, до предела, мода все же решила одуматься и поползла обратно, ближе к телу. Сначала, правда, с перекосами то в одну, то в другую сторону: болезненно-осиные» талии либо пикантные турнюры (подушечка пониже талии). Так бы, верно, и продолжалось, если бы властная Коко Шанель не взяла капризницу в свои руки, объявив: «Истинная элегантность всегда предполагает беспрепятственную возможность движения». Мир стал естественнее.
Но это не значит — свободнее. Хотя мы часто говорим: «мода безгранична, она предоставляет нам массу вариантов», было бы самонадеянным полагать, что кто-то из нас получил право выбора. Правда, ныне никто не регламентирует, сколько метров материи может израсходовать на платье жена ремесленника или, скажем, жена дворянина. А ведь доходило до публичных церемоний, на которых замеряли длину шлейфа и, не дай Бог, кто-то позволял себе несколько сантиметров лишку. Публичное «обрезание» бывало более постыдным, нежели порка.
Ныне можно вдоль и поперек пересекать сословные границы (мести эскалатор метро соболями, щелкать семечки платиновыми зубами), но ширина брюк, но высота каблука — это уж будьте любезны… Выходя на улицу, мы сверяемся с журналом мод, как с показаниями термометра.
Правда, в нашем «бесклассовом» обществе, появились сферы, где определенный вид одежды обязателен, как униформа. Женщина, служащая в «приличной» конторе, обязана иметь «офисный вид» (прямая юбка, жакет или пиджак, туфли на каблуке, тщательная прическа и макияж и пр.), который оговаривается в контракте при приеме на работу. Но это — скорее, исключение. Кто же тогда заставляет нас всех: домохозяек и рабочих, инженеров и учителей — неотступно следить за малейшими изменениями в настроении капризной красавицы?
Никто, кроме нас самих, — говорят психологи. Желание быть модным можно трактовать и как стремление выглядеть не хуже других, одеваться, как все. Мы частенько недооцениваем эту потребность людей. Психологи считают подражание формой биологической самозащиты, естественным рефлексом стадных существ. Я в стае, значит, я принят ею, защищен. Причем, чем менее человек является личностью, тем сильнее зависимость от мнения окружающих и веяний моды.
Исстари взоры подражателей были устремлены вверх, к монархам. В истории моды имеется много примеров влияния на нее сильных популярных людей. Таковой была экзотичная для Франции русская княжна Анна Ярославна. Почти единственная блондинка на территории подвластной ей страны, она возбудила страстное желание француженок походить на свою королеву. Все цирюльники корпели над средствами для осветления волос. Или вспомнить супругу Карла VI, Изабеллу Баварскую. Именно она ввела при бургундском дворе геннин — конусообразный головной убор, известный нам по произведениям живописи. Современницы Изабеллы сбривали волосы, выбивавшиеся из-под модной «шляпки», оставляя лишь треугольничек на лбу.
Введению новой моды мог послужить даже физический недостаток. Людовик XIV имел довольно большую шишку на голове и потому был вынужден носить парик непомерной высоты. Придворная челядь незамедлительно обзавелась такими же. Вслед за коротышкой французский двор вышагивал на высоких каблуках, а в угоду колченогому — хромал. Одному независимому аристократу, говорят, сам король задал вопрос, почему тот не хромает. «Я хромаю, Ваше Величество, — нашелся вельможа, — но не на одну, а сразу на две ноги».
С тех пор человеческая натура не изменилась нисколько. Нынче осенью в день концерта легендарной поп-звезды, Майкла Джексона, к стадиону «Динамо» стекались толпы фанаток в черных джинсах и куртках, с «роковой» вьющейся прядью от лба до подбородка.
Этот простой человеческий инстинкт давно приручили и научились эксплуатировать бизнесмены от моды. Зачем всех хотят причесать под одну гребенку? Зачем нас так неотступно обрабатывают? Это можно расценить как элементарное прополаскивание мозгов с одной совершенно конкретной целью — сделать большие деньги. Сначала, для соблазна, облачают телекумиров. На них — индивидуальные модели, из разряда супердорогих. Когда наиболее передовые слои начинают понимать, что без такого галстука жизнь не имеет смысла, товар появляется в бутиках. А через месяц-два этого жаждет уже все население. И тут-то его можно брать «тепленьким» — всучить миллионы галстуков, курток, брюк, футболок. И так во всем мире.
Случалось, правда, жажда подражания использовалась в целях поистине благородных. Так, американцы достигли громадных успехов в оздоровлении нации, введя моду на некурение и вообще здоровый образ жизни. В современном американском кино не встретишь героя, соблазнительно затягивающегося сигаретой. (Зато он есть в телерекламе «Мальборо», которая распространяется исключительно в странах «третьего мира»).
Более того, мощным волевым усилием Америка совершила, казалось, невозможное — вернула любовь к себе своей же нации. 70-е годы стали временем, отмеченным модой на нелюбовь американцев к своей стране. Замешенная на национальном стыде за позорную вьетнамскую кампанию, эта мода получила наиболее яркое выражение в движении хиппи — их философии, поведении, манере одеваться. Внешние атрибуты философии этих молодых людей — нарочито грязных, обтрепанных, апатичных, сексуально распущенных — проникли даже через границы СССР, «самого справедливого» общества.
Впрочем, если бы феномен моды был основан только на страсти чело-зека к подражанию, мы бы до сих пор донашивали шкуры. Другая сторона этого двуликого Януса — в людском стремлении к разнообразию, самовыражению и даже лицедейству.
В шесть лет девочка открыто и наивно заявляет: «Я принцесса!». «Я рыцарь!» — утверждает мальчик. С годами, поверьте, эта уверенность не ослабевает. Женщине хочется выглядеть то роковой красавицей, то наивной милашкой, то волевым руководителем.
Имидж, слово, получившее у нас в последнее время широкое, даже слишком широкое распространение (сделала короткую стрижку — поменяла имидж), идет из глубин человеческой психологии. Имидж — это то, каким человек хотел бы казаться, подчеркнув одну из своих черт или привнеся ее искусственно. Современные универмаги, бутики, салоны мод имеют полный арсенал средств для создания любого образа — романтического, рокового, делового. Существуют, если так можно выразиться, магазины «готового имиджа», например, бутики в стиле «Мальборо» или «Харлей Дэвидсон». Здесь все, от парфюма до сапог, сделает из вас «крутого», крепкого парня.
Да и модельеры, кстати, создают вовсе не юбки, платья и жакеты. Они творят образ, усиливая, гиперболизируя ту или иную черту, в действительности присущую женщине. И вот на подиуме грациозно передвигается женщина-кошка, струится женщина-змея, отмеривает шаги «бизнес-вумен».
Однако все эти штучки, похоже, вызывают сердечные спазмы лишь у наших соотечественниц, изголодавшихся по красивой, «фирменной» одежде. Нашей западной сестре не так легко «запудрить мозги» и что-то всучить. Улицы Цюриха, Женевы, Кельна, Хельсинки поражают несоответствием того, что «для дам» и что «на дамах». Витрины исходят сиянием шелков, бархата, модного нынче кружева, «приличных» костюмов, ювелирных украшений, а немки, англичанки и финки бодро шагают мимо в брюках, громадных башмаках, бесформенных свитерах и коротко постриженные… Напрашивается продолжение — в монахини? Ведь в подобной деловитости есть что-то антисексуальное. Где шпилечка? Где ножка в чулочке? Где кокетливый завиток?