Как бы там ни было, иных «пилотов» Гаврюха найти не сподобился. А между тем пора было в дорогу.
Утром, подойдя к окну, Петр Алексеевич почувствовал необычное волнение. Он увидел свой снаряд, который возвышался на заречных лугах, подобно колокольне. Туда его переволокли недавно на лошадях, причем пришлось делать изрядный крюк: через Мясницкий переулок напрямую груз не проходил по причине чрезмерной своей длины, а Смоленская улица оказалась перегорожена упавшим деревом. Убрать дерево городское начальство еще не успело, но приставило к нему жандарма для избежания нежелательных происшествий. Потом отдельно спасательную люльку перетаскивали и к снаряду крепили. Не хотел на нее Жбанков тратиться, да инженеры настояли и господин Циолковский рекомендовал на случай, ежели какой шальной небесный камень повредит снаряд. В люльке той все и уцелеют, да и до дому худо-бедно доберутся.
После девяти часов за речку потянулся народ. Все знали, что купец Жбанков собрался лететь, и каждый желал увидать это своими глазами. Издали людишки, окружившие «Князя Серебряного», походили на копошащиеся точки, и всякую минуту их число росло, пополняясь от дорог-ручейков.
Полдесятого заехал Меринов. Жбанков распрощался с семейством. Когда они подкатили на коляске к кораблю, народу было, как на ярмарке. Не хватало только каруселей и петрушек с дудками. Кроме стариков и мальчишек, можно было заметить и людей солидных, дворян, чиновников. Поговаривали, что даже сам градоначальник будет следить за отлетом из окна своего дома.
Не успел Жбанков соскочить с подножки, как к нему направился учитель Семенюка, который поздоровался и затеял разговор:
— Осмелюсь спросить, не будете ли в научных целях делать дагерротипы?
— Разберемся, — неопределенно ответил Меринов.
— Рекомендую также взять с собой в дорогу аппарат для съемки синематографических лент, — продолжал учитель.
Жбанков ответил невнятным бормотанием, и учитель отстал. Купец чувствовал себя неважно, отчего-то его мелко трясло, в груди то и дело противно холодило. А сотни обращенных к нему взглядов делали самочувствие и вовсе невыносимым.
— Пойду проверю, все ли на месте, — сказал Меринов и оставил купца одного.
Вслед за инженером последовал кучер, затаскивая в снаряд багаж. Купец глянул ему в спину, и ему вдруг стало обидно, что какой-то кучер заходит вперед него.
Конечно, Петр Алексеевич был в снаряде и раньше, еще в разгаре строительства. Внутреннюю обстановку и расположение комнат он нашел вполне удовлетворительной и даже начал прикидывать, где быть гостиной, где кухне, где людской. Однако господин Циолковский в тот раз прогнал его.
После молебна приблизился полицмейстер, крутанул ус и внимательно оглядел корабль.
— На порохе полетите? — прищурился он.
— Никак нет, — ответил купец раздраженно, про себя подумав: «На курином помете!» — На керосине особом и на жидком воздухе.
— Я так и знал, что на керосине, — сказал полицмейстер. — Пойду велю пожарную команду позвать. Как бы сено не загорелось.
Подходили еще люди, что-то спрашивали, участливо заглядывали в глаза, трясли руку. Жбанков видел их, словно в тумане, и отвечал часто невпопад.
Вернулся инженер.
— Все готово, — сказал он. — Можно лететь!
— А что, — спросил Жбанков, — сам Константин Эдуардович не будет наблюдать?
— Его к губернатору вызвали, — услужливо сказал кто-то из присутствующих. — Губернатор тоже, говорят, хочет к планидам лететь…
Жбанков нахмурился. Хитер губернатор, мало, что в долю вошел, хочет свое дело затеять! Вовремя, ох, вовремя купец летит…
В последний момент откуда-то выскочил помещик Дрожин.
— Петр Алексеевич, душа моя, думал уж не успею! — воскликнул он, сжимая купца в объятиях. — Лошадей едва не загнал.
— Да что ты право! — рассердился Жбанков. — Чай не на войну провожаешь!
— Ты, Петр Алексеевич, как полетишь, то про себя думай, что я загадал для нас бутылочку наливки, своей, вишневой. Как вернешься — нарочно для тебя достану, и мы ее с тобой порешим. Верно?
Тут уж растроганный Жбанков сам приобнял его, задержался на миг, хлопая по плечу, а после перекрестился и шагнул в темный провал, зиявший на боку «Князя Серебряного». Тотчас Степан громко захлопнул за ним железную дверцу, накрепко закрутил запорное колесо.
В полутьме, хватаясь за холодные скобы, Жбанков взобрался к своей каюте, где ему надлежало пребывать до конца путешествия. Багаж уже был здесь.
— Ты, барин, сразу ложись на лавку и лежи там, пока не позовут, — сказал Степан хриплым басом. — А мы уж не посрамим.
Жбанков нащупал в полутьме широкую койку, обитую мягкими кожаными подушками, и завалился на нее вместе с сапогами. Пахло, как в кузнечной мастерской, и к тому же доносился звон и лязг, словно поблизости катали стальные болванки. Между ударами купец прослышал какой-то визг, похожий на плач бездомного щеночка. Потом понял — за стеной скулит Гаврюха. Его тоже оставили одного в железном узилище.
А через минуту Петр Алексеевич перестал слышать и звон, и Гаврюхины стенания, потому что в снаряде заурчали насосные машины.
Все задрожало. Послышалось сперва негромкое шипение, которое быстро переросло в такой рев, что казалось, сама Земля разлетается на куски. Снаряд уже не дрожал, а трясся всей своей громадой, а рев все нарастал и крепчал. Жбанков вдруг почувствовал, что сейчас умрет. Груди стало тяжело, словно на нее насыпали сажень земли, уши заложило, уже казалось, что ревут трубы иерихонские и вопят черти. Тут Петр Алексеевич сам проклял себя, что законопатился в этой железной могиле и себе, и людям на погибель…
Ему представилось, как внизу разбегаются ребятишки, напуганные огнем и шумом, как крестятся бабки и разевают беззубые рты старики, и друг его, помещик Дрожин, держась за сердце, смотрит на серую железную колокольню, которая изрыгает огонь и тяжко отрывается от ровного поля. Жбанков начал читать про себя: сначала Господу Иисусу, затем Святому Духу и Ангелу Хранителю, после Животворящему Кресту. Не забыл и Мытаря, и Трисвятое, и даже Хвалебную песнь Богородице припомнил.
И тут шум стал утихать. И вместе с тем пришла легкость, очень какая-то странная… «Падаем!» — мелькнуло в голове.
— Падаем! — закричал купец в голос и забился на койке, словно в припадке.
— Полно кричать, барин, — раздался спокойный голос Степана. — Не падаем — летим.
Потом важно добавил:
— К планидам летим!
Последующие дни Петр Алексеевич привыкал к разным особенностям нового положения. Большую часть времени он проводил в своей кабине, на койке. Особенно невыносимо было, когда все вокруг стало летать. Жбанков этому не удивлялся, потому что читал о такой заковыке в «Ведомостях». Пришлось воспользоваться ремнями, поскольку от каждого шевеления купец подымался в воздух, и если бы кто-то из людей вошел и увидел это, то наверняка бы подумал: «Солидный человек, а висит кверху пузом, что твоя муха».
Гаврюха же, по молодости своей, воспринял возможность полетов с поросячьим восторгом и радостно порхал по коридору. Правда, радость его продолжалась не очень долго. Потом вернулась желанная тяжесть.
Меринов пояснил, что это потому, что идет торможение.
В редкие свои вылазки из кабины Петр Алексеевич видел, как инженер сидит в рубке, в массивном дубовом кресле, обделанном кожей. Перед ним стояла железная тумба с глазками и рычагами, за которые Меринов держался. На тумбе громоздилась хитрая штука, похожая на арбуз с мигающими огоньками вдоль полос. За этот «арбуз» купец заплатил чистым золотом пять тысяч рублей. Без него, как было известно, и вовсе не долететь до планет. Вещь была не наша, неземной работы. Степан и Вавила были тут же и тоже держали рычаги или крутили колеса по указанию инженера. А дед Андрей обычно проводил свободное от стряпни время под полом, где ползал, что-то подкручивая и подмазывая. Дело было, как понял купец, в общем нехитрое, и совершенно незачем было переплачивать немцам, а хоть бы и нашим, столичным, когда и сами с усами.