Кувыка пустил по полу мощный, толщиной чуть не с ногу, корень и широко загреб им.
Хорошо, что я в молодости занималась гимнастикой и успела сгруппироваться — округлить спину и пригнуть голову к груди, — а то хлопнулась бы затылком об пол… Кувыка захватил мои ноги в замок, как заправский кандидат в мастера спорта по вольной борьбе, и потащил к двери. Халатик задрался, и я проехалась голой спиной по шершавым доскам.
— Оля, берегись! — запоздало вскрикнула мама.
Кувыка волок меня, словно мешок с картошкой, а я в отчаянии, не зная, за что ухватиться, продолжала сжимать в руках бесполезный обломок косовища. Мои ноги проскочили над порожком, затем порог оказался у меня под поясницей — еще секунда, и я пересчитаю хребтом ступеньки, края которых окованы алюминиевым уголком.
И вдруг: трах!
Движение остановилось.
Косовище легло поперек дверного проема, я повисла на нем, как на турнике, — правда, почти в горизонтальном положении.
Кувыка хмыкнул и дернул посильнее. Косовище держалось. Я — тоже. Он рванул вновь, будто проверяя нас на прочность…
Я крепилась из последних сил. Сейчас пальцы ослабеют и соскользнут с древка, и Кувыка потащит меня вниз по лестнице. Я буду отчаянно хвататься за каждый столбик до тех пор, пока не окажусь на нижнем этаже, а там цепляться будет не за что.
Но Кувыка сменил тактику. Перестал тянуть, а на мои ноги навалилась тяжелая горячая масса. Видимо, он решил подобраться поближе и разжать пальцы. Тело, прижатое к острым граням ступенек, выгибалось, как на дыбе, и я ждала, что вот-вот хрустнет позвоночник.
Все. Это конец.
Но тут у меня перед глазами промелькнуло рыжее пятно.
Роксай.
Он пролетел надо мной и молча, как волк, врезался в Кувыку. На ноги мне брызнуло что-то теплое и липкое. Это Роксай рвал Кувыкины отростки и конечности. Кувыка возмущенно захмыкал. Тяжесть с моих бедер сползла, а затем распустилась хватка на голенях. Я мигом подтянула ноги к себе и попыталась встать. Внизу послышался тяжелый шлепок — словно свалился большой тюк с ватой. Это Кувыка с Роксаем скатились с лестницы на пол.
Роксай пронзительно взвизгнул. В первый раз за все это время. Я не видела, что происходит внизу, в темноте. А там творилось что-то страшное. И я не могла прийти на помощь Роксаю. Оставить маму одну?!
Теперь Роксай жалобно вскрикивал, не замолкая. Словно малый щенок, которого сбила машина. А я только прижимала к себе обломок косовища и повторяла:
— Роксай, Роксаюшка!
Наступила полная тишина. Я стояла, заляпанная с головы до ног серой, едко пахнущей сгущенкой, и напряженно вслушивалась. Не ползет ли Кувыка к нам опять? Снизу не доносилось ни звука. Лишь мама часто дышала, постанывая. Я подошла к ней и обняла. Мы сидели, прижавшись друг к другу, пока не посерела темнота за окном. Тогда я спустилась на первый этаж.
Заглянув в безобразную дыру в полу, я увидела на земле большую лужу крови. В мутном рассветном освещении она казалась черной.
— Роксай. Бедненький ты мой…
Хотелось заплакать, но я не смогла. Каким он все же храбрецом оказался! Мне было так тяжело, словно я только что похоронила ребенка.
Я принесла лом, лопату и принялась отдирать оставшиеся целыми доски. Сдвинуть тахту мне не удалось — она была слишком тяжелой. Я расколошматила ее на куски и выбросила останки на улицу. Разобрав пол, начала перекапывать землю под домом.
Я копала и думала, как все это глупо. Как трагически подводят нас привычные представления. Мы заперлись в доме, потому что считали — нет для человека убежища надежнее, чем дом. Стены, двери, замки, засовы… Мой дом — моя крепость. А ведь достаточно было распахнуть дверь и выбежать наружу, на распаханную землю. На пашне нас бы никакая земляная сила не взяла. И Роксай остался бы жив. Мне казалось, что я рою могилу Роксаю.
Когда я закончила, за окном светило солнце.
— Ольга! Ольга Борисовна!
Не сразу я сообразила, что меня окликает знакомый женский голос. На краю нашего распаханного участка стояла Мария Семеновна, соседка. Она, видимо, только что приехала из города и с удивлением разглядывала обломки тахты, валяющиеся на рыхлой земле.
— Вы что же, ремонт… или уезжать решили?
— Ремонт, — безразлично сказала я и повернулась, чтобы уйти в дом.
— Ольга Борисовна, я ведь вас вот зачем позвала… — остановила меня соседка. — Вы уж извините, но у меня для вас грустная новость.
— Ну что там еще?
— Песик-то ваш, Роксай, околел. Помер.
— Знаю, — тупо пробормотала я.
И вдруг спохватилась:
— А вам это откуда известно?
Соседка повернулась и посмотрела в глубь своего неухоженного, заросшего высокими сорняками дворика.
— Он тут у нас в траве лежит.
— Не может быть! — вырвалось у меня.
— Отчего же не может? — удивилась она. — Поглядите сами.
Не помня себя, я слетела с крыльца и, раздирая ноги о матерую крапиву на соседском участке, бросилась к месту, на которое указала Мария Семеновна. «Значит, не уволок его спрут земляной, — лихорадочно думала я. — И он, бедняжка, выбрался из пролома и уполз подальше от дома, чтобы умереть в одиночестве… Бедный, бедный… Странно, что я не увидела кровавого следа. В яме-то была кровь».
И вдруг новая мысль ударила мне в голову:
«А что, если он еще жив?!»
Но, увидев Роксая, я тут же поняла, что напрасно пыталась себя обмануть. Он был безнадежно мертв. Я медленно подошла поближе. Над телом моего песика жужжало облачко мух.
Откуда мухи? У нас все лето их почти не было. Ах, какая теперь разница! Это естественно: где кровь, там и мухи…
Мамочки мои! До меня вдруг дошло, что на свалявшейся шерсти Роксая — ни капельки крови. Мало того, я подсознательно ожидала увидеть истерзанный и искалеченный труп, но на теле собаки не было ни единой царапины.
Ноги подо мной так и подкосились. Неужели…
«Ты что, боишься его? — тут же укорила я себя. — Что бы с ним ни случилось, это твой старый пес. Больше, чем пес. Это твой друг. Не забывай, что он спас тебе жизнь».
Я присела рядом и, преодолевая пугливое отвращение, погладила Роксая по впалому боку. И отдернула руку, словно обожглась.
Об него действительно можно было обжечься!
Даже при жизни его тело никогда не было настолько горячим. Что-то смутно знакомое почудилось мне в этом мертвенном жаре. Значит, все же превратился… Роксай превратился…
«Как быть? Зарыть поскорее… Нет, так, наверное, еще хуже. Оставить здесь… Что там рассказывал Иван? Бросили на непаханом месте, и его опять под землю утянуло. Почему же Роксая не утягивает? Выходит, он только что всплыл?!.. Надо оттащить его куда-нибудь подальше отсюда…»
Однако я не могла заставить себя еще раз притронуться к пышущему неестественным жаром трупу. О, Господи, что теперь будет?
Я стояла, не сводя глаз с Роксая, и впервые в жизни не знала, что делать. Соседка что-то лопотала за моей спиной, но мне было не до нее. Я увидела, что Роксай пошевелился и приподнял оскаленную пасть. Самое страшное только начиналось… □
Евгений Дрозд
КЛИНОК ОБОРОТНЯ
Днем Всеслав суды судил народу
И ряды рядил между князьями,
В ночь же волком побежит, бывало,
К петухам в Тмуторокань поспеет,
Хорсу путь его перебегая!
Когда Галт вышел на поляну, он уже всем своим обостренным нюхом кладоискателя чуял, что место это не пустое. Остановившись, Галт извлек из дорожной сумы самое драгоценное свое достояние — завернутый в бобровую шкурку фиал из горного хрусталя. Заключенный в прозрачных стенках сосуда, внутри светился цветок папоротника. Галт медленно, ровными шагами перемерял лесную поляну вдоль и поперек и остановился в месте, где цветок светился ярче всего. Клад был зарыт здесь. Только полный невежа мог предположить, что Галт тут же начнет копать землю. Нет, кто-кто, а Галт хорошо знал: мало клад отыскать, надо еще, чтобы он в руки дался. Во-первых, следует прочесть специальный заговор, чтобы стерегущий подземные сокровища Клад-ник не утащил бы клад в глубь земли, откуда его уже нипочем не достать. А во-вторых, хозяин тайника, конечно же, наложил на него охранное заклятие, насылающее всяческие беды на голову чужака. Галт, конечно же, знал набор охранных заклинаний, самых распространенных в землях кривичей, полочан, родимичей и дреговичей. Но ведь надо еще угадать, какое из них взял хозяин сокровищ. Для этого у Галта был свой способ, простой и надежный. Кладоискатель тщательно спрятал хрустальный фиал и обернулся к кустам, в которых дожидался его знака сирота Тапейка.