Через пару недель я уже был там.
Джули, не стану надоедать тебе своими впечатлениями от Земли после почти десятилетнего отсутствия. Все это и еще очень многое составляет часть моей стандартной лекции. Ее можно приобрести в форме книги и кассеты. Если хочешь, можешь ознакомиться с ней сама. (Но я знаю тебя, сокровище мое. Тебя же никто не интересует, кроме тебя самой, ведь правда?)
— Далтон! Как замечательно, что вы смогли приехать!
Эренцвейг, широкоплечий корпулентный мужчина, встретил меня буквально с распростертыми объятиями. С ним были еще двое. Одетые, как и он, в одно белое. Как я позднее узнал, белая одежда была одним из символов их культа.
В лимузине меня привезли в Обитель Эрикса — их храм и резиденцию на частном островке в Пюджет-Саунде. Мне устроили роскошный прием. Со мной носились. Это было очень приятно. Но только во всем, что говорил Эренцвейг и остальные, ощущались какие-то странные обертоны. То, что психологи называют подтекстом. Они знали что-то не известное мне и всему роду человеческому и просто лучились самодовольством.
На следующий день они привезли меня к Космической Игле для Обозрения, как это именовалось. Будто простые смертные, они приобрели билет (оплачиваемый фондом Эрикса, но иметь его было необходимо), затем были обысканы на предмет оружия, потом получили разрешение встать в очередь, которая тянулась вверх до помещения, где происходило обозрение. Они называли его Цитаделью. Меня могли бы провести и без очереди, но Эренцвейг решил, что мне будет интересно узнать, как это происходит.
Меня более чем удивило число калек в очереди. Слепые, больные раком и чем только еще. И все надеялись на чудесное исцеление. И многие, заверил меня Эренцвейг, сподобятся его.
Вероятно, выражение у меня было скептическое, так как Эренцвейг сказал:
— Это именно так. И вера здесь роли не играет. Свершается — и все. Другие религии все еще не могут решить, как относиться к нам. Эрикс бесспорно творит чудеса. Непрерывно. Ежедневно. Это ступень, которую описали наши пророки. Мы называем ее Милостью Последних Дней.
— Последних Дней? Что это должно означать? — спросил я.
— Боюсь, я не могу обсуждать с вами сокровенную доктрину, — сказал он с загадочным выражением лица.
— А почему? Я думал, вы считаете меня в числе основателей.
— Основателем, да, но не приобщенным к нашей религии. Вы открыли Эрикса, мистер Далтон, и за это мы будем вас всегда почитать. Но вы не верите в его сверхъестественную весть. И поэтому мы не открываем вам наши сердца и мысли.
Я пожал плечами. Что можно сказать, когда люди несут такую чушь? Ну и Эренцвейгу я ничего подобного говорить не стал. Он был ключом ко всяким благам для меня, и я не хотел его раздражать. Во всяком случае, пока. Во всяком случае, пока я не подыщу для себя чего-нибудь более подходящего.
Видишь ли, Джули, и думаю, ты это оценишь, я получил бесплатный билет на Землю, а теперь проживал в первоклассном курортном отеле. Но вот ни слова не было сказано про деньги… башли. Капусту. Презренный металл, вокруг которого весь мир вертится.
Я, однако, про него не заговаривал. То есть тогда. Я вроде как был уверен, что Эренцвейг и его товарищи намерены мне что-то предложить. В конце-то концов, без меня у них не было бы религии.
Я довольно много времени оставался в небольшом помещении, разглядывая Эрикса сквозь стекло. Они водрузили его на каменный цилиндр, тот самый, с которого я его снял. Тогда я не стал возиться с цилиндром и не захватил его с собой на Землю. Ну, и они отправили за ним на Алькемар специальную экспедицию. Помещение было оформлено под пещеру, в которой мы с Гомесом нашли его. Даже освещение было точно таким же. И они подстелили под него ткань, на которой он лежал там. И теперь Эрикс снова покоился на ней, красивый, как картинка, самый последний писк среди инопланетянских артефактов.
Я спросил у них:
— А кто же занимается исследованием ткани?
— Гильо. Да-да. Но наш фонд сумел воспрепятствовать разглашению его перевода и вернуть ткань. Она, как вы понимаете, принадлежит Эриксу. Она — часть его субстанции.
— Вам известно, что на ней написано?
— У нас есть на этот счет свои соображения.
— Ну, и?
— Если вы думаете, мистер Далтон, что я вам отвечу, то вы заблуждаетесь. Перевод будет предан гласности, когда настанет время.
— А когда оно настанет?
— Нам сообщит это сам Эрикс.
Ну, мы стояли там и смотрели, как одни бросают костыли, а другие вопят: «Я вижу!» — и всякую такую чушь. После чего они отвезли меня назад в Обитель Эрикса на действительно первоклассный банкет в мою честь. И вот после банкета Эренцвейг сделал мне предложение, как я того и ждал.
Мы расположились с сигарами и коньяком в сверхроскошном салоне. Сначала мы сидели там целой компанией — я, и Эренцвейг, и еще с десяток других, видимо, важных шишек в их организации. Затем все они ушли, будто по сигналу, и Эренцвейг начал:
— Вероятно, вы недоумеваете, мистер Далтон, какое все это может иметь отношение к вам.
— Да, этот вопрос мелькнул у меня в голове.
— Если я верно понял ваш характер, — продолжал Эренцвейг, — вы, я полагаю, будете не прочь получить деньги. Достаточно большую сумму. Или я слишком прямолинеен?
— Вовсе нет. Я всецело за прямые разговоры и веселое житье.
— Превосходно. Мы можем предложить вам и то, и другое.
— Веселое житье, — произнес я задумчиво. — Означает ли это наличные денежные знаки или мне заплатят религиозной монетой?
Эренцвейг улыбнулся.
— Мы прекрасно знаем, что вы неверующий. И отлично. От вас этого не требуется. Вас не смутит, если мы используем вас, как провокатора?
— Нисколько. За хорошие деньги — пожалуйста!
— Превосходно. Я ценю вашу откровенность.
— В таком случае вас не заденет, если я скажу, что считаю вашу веру в Эрикса собачьей чушью, раз уж на то пошло.
— Нисколько не заденет. Мы живем в новое время, мистер Далтон, и современная религия проверяется ее действенностью, а не тем, что она сулит. А религии вроде нашей обходятся без морали или этики. К божеству, подобному нашему, это не имеет никакого касательства. Эрикс, которого некоторые называют Великим Сатаной, более чем равнодушен к добру и злу, праведности и греховности. Он здесь ради одной цели. И только одной.
— И цель эта?
— Она станет всем ясна в свое время, — пообещал Эренцвейг. — Я предсказываю, что вы уверуете. И очень жаль, потому что мы потеряем жизнерадостного и циничного плута.
— Лестью вы ничего не добьетесь, — парировал я. — Если только не сопроводите ее кругленькой суммой. И не заботьтесь о девочках для меня. Такими частностями я займусь сам.
— Ах да, деньги! — воскликнул Эренцвейг. — Как вы восхитительно прямолинейны. Но я был к этому готов.
Он достал из внутреннего кармана бумажник, вынул пачку стодолларовых купюр и отдал мне.
— И это вся моя плата?
— Разумеется, нет. Мелочь на карманные расходы. Мы намерены заплатить вам гораздо больше, мистер Далтон.
— И что я должен делать?
— Просто беседовать с людьми.
— Лекции читать?
— Называйте это, как вам угодно.
— И что же вы хотите, чтобы я им говорил?
— Что пожелаете. Можете рассказывать, как вы нашли Эрикса. Но ограничиваться этим не обязательно. Расскажите им о себе. О вашей жизни. Поделитесь с ними вашим мнением.
— Да кому интересна моя жизнь?
— Интересным будет все, что вы скажете. В нашей религии, мистер Далтон, вы занимаете важное место.
— Я же говорил вам, что не религиозен.
— Это не редкость среди культовых фигур. Веровать люди начинают позднее. Но первые, те, кто стоял у истоков, вовсе не обязательно привержены вере. Очень часто бывает как раз наоборот.
— У меня есть место в вашей религии? Иуды, может быть?
— Не менее важное, но иное. Мы называем вас, мистер Далтон, Последним Адамом.