Дарагон сосредоточил внимание на людях по ту сторону улицы.
— Ничего не получается.
— Угу.
Уже несколько лет Мягкую Скалу тревожила неспособность Дарагона даже к простейшим упражнениям для тренировки сознания. Он настолько отстал от своей возрастной группы, что она начинала отчаиваться. Быть может, Дарагон сейчас придумывал для себя новую способность, такую, какой не было больше ни у кого.
Эдуард встал со скамейки.
— Пошли. Нам ведь нужно найти что-то для Терезы, прежде чем мы вернемся в монастырь.
Пробираясь через толпу на перекрестке, Эдуард с Дарагоном одновременно увидели цветочный рынок и сразу поняли, что именно это им и нужно для Терезы.
Рынок под открытым небом был истинным буйством красок и ароматов: букеты розовых, белых и желтых гвоздик, обернутые зеленой бумагой; длинностебельчатые розы, багряные, как кровь, и с ароматом, нежным, словно дыхание младенца; тюльпаны, нарциссы, даже экзотические орхидеи. Гладиолусы стояли подобно разноцветным копьям. Генетически модифицированные сорта предлагали многоцветное обилие неоновых и металлических красок и отборные ароматы, начиная от мятного и кончая ванилью. Возможны были любые комбинации. В воздухе кружили пчелы, не устоявшие перед соблазнительным благоуханием, отяжелевшие от изобилия.
— Но у нас же нет денег, — прошептал Дарагон. Выросшие в монастыре, где их обеспечивали всем необходимым, собственных кредиток они не имели. — Так как же мы можем купить цветы? Или кто-нибудь просто нам их подарит?
Эдуард посмотрел на приятеля с жгучим презрением.
— Мы подождем, пока нам не улыбнется случай.
Они двинулись вдоль проходов между цветами, нюхая одни, трогая другие. В монастыре во внутреннем дворе был участок, отведенный монахами под разные овощи и травы, но цветов они почти не сажали. Тереза любила работать с растениями, и Эдуард знал, в какой восторг ее приведет изящная изменчивая красота этих роз или даже астр и гвоздик. И он внимательно смотрел вокруг.
Некоторые астры подверглись силиконовой обработке, что сделало их неувядаемыми. Бархатно-синяя, как полночь, роза развернулась из безупречного бутона в пышный цветок, затем снова в течение одной минуты свернулась в бутон. День был тихий, солнечный, разговоры велись дружеские, покупатели благодушествовали.
И когда прогремел взрыв подстанции, люди настолько растерялись, что не сразу почувствовали страх. Неожиданный взрыв пробил дыру на третьем этаже здания, уничтожив подстанцию КОМ, контролирующую движение транспорта. Вниз посыпались осколки камня, стекла и раскаленного металла, люди на улице бросились врассыпную. Полосатая маркиза ресторана полыхнула огнем.
Нарушение в работе КОМ спутало воздушные коридоры, и машины заметались, словно муравьи в разрушенном муравейнике, но тут включились системы безопасности, и в качестве первой меры предосторожности приземлили большинство машин, загромождая полные народа улицы.
Система безопасности потеряла только один аппарат. В трех этажах над разнесенной подстанцией топазово-голубая машина вылетела из своего коридора, проскользнула через защитную электронную сеть и стремительно ринулась на тротуар. Она царапнула стену здания, потом влетела в таверну по ту сторону улицы от цветочных рядов.
Люди, крича, метались туда-сюда. Эдуарду был виден горящий кузов, заклиненный в нем искалеченный мужчина, пытающийся выбраться наружу. Одни прохожие бросились туда, другие обратились в бегство, а третьи стояли, как окаменелые, и смотрели.
Дарагон не верил своим глазам.
— Снова террористы!
Стремительно сориентировавшись среди всеобщего хаоса, Эдуард схватил смешанный букет из гвоздик с измененным генетическим кодом окраски, хризантем, астр с лепестками всех цветов радуги и говорящих нарциссов. Выбирать времени не было. Нагнувшись над букетом, чтобы укрыть его от глаз владельца, он крикнул Дарагону:
— Быстрей, надо уходить!
Дарагон машинально побежал рядом с ним по улице, а потом посмотрел на приятеля с ужасом.
— Ты не говорил, что мы будем красть.
— А как еще я мог бы получить их? О чем ты думал? — Эдуард не был лишен совести, но обзавелся своей шкалой ценностей. — Кроме того, цветы растут сами собой на стеблях, и торговец просто сорвет их побольше, так что не беспокойся. Вспомни, для кого этот букет.
Дарагон судорожно сглотнул, все еще возмущаясь.
— Ну ладно. Только цветы ей отдам я!
Эдуард покачал головой:
— У тебя был шанс. Ты мог бы взять букет сам. Все просто.
В конце концов они согласились разделить добычу пополам. И, принимая цветы к груди, Эдуард с Дарагоном помчались назад к монастырю.
В подвале старого монастырского здания Гарт нашел для себя уединенный приют за толстыми, давно отключенными трубами: кладовку, которая оказалась отгороженной от остального подвала, когда много лет назад была установлена новая водопроводная система — еще до того, как здесь поселились расщепленцы. Эта темная вневременная каморка оставалась заброшенной еще с того времени, когда пивоварня была на полном ходу.
Гарт отыскал ее, открыл дверцу, заглянул внутрь.
Годы и годы, бродя по зданию, Гарт изучал пустующие помещения и закутки монастыря, рисуя в воображении цеха с огромными чанами, котлами и контейнерами для сусла; бочки с солодом, сушильни, линии разливки по бутылкам, а еще склад и конторские помещения.
Внизу, в кладовке два на два метра, Гарт ощущал аромат прошлого, таинственные запахи, напоминавшие ему о романах Чарлза Диккенса, которые он прежде читал Канше, а теперь ему оставалось получать от них удовольствие в одиночестве. Гарт скрывал этот приют даже от Терезы и Эдуарда.
Но как только он завершит работу над своим проектом, нужда в скрытности отпадет.
Даже в раннем детстве его завораживали предметы искусства, картины и скульптуры, заполнявшие монастырскую библиотеку, трапезную, ниши в коридорах. Краски казались Гарту такими сочными, линии статуй такими совершенными, детали такими выпуклыми.
Он мог целый час любоваться очертаниями одной скульптуры, а Эдуарду надоедало смотреть на нее через минуту, ведь он видел только то, что бросалось в глаза, не в состоянии уловить ничего больше. Сегодня Эдуард ушел с Дарагоном и, конечно, не удержится от какой-нибудь хвастливой и дерзкой выходки.
Тереза провела день в библиотеке. Она лучше других поймет властный зов искусства, подумал Гарт, и первой он покажет картину ей.
Стремясь отплатить за доброту Мягкой Скалы и других расщепленцев, Гарт задумал расписать стены кладовки. Его воображение сотворило чудесные панно, основанные на том, что ему было известно об истории Опадающих Листьев.
Он разыскал все, что мог, о старинных пивоварнях, добавляя подробности, взятые из романов XIX века. Пренебрегая неровностями штукатурки и кирпичей, написал зимний пейзаж. Запряженные лошадьми подводы нагружались большими бочками с элем, сваренным монахами-траппистами в коричневых одеяниях, стоявшими у погрузочного пандуса. Дородные мужчины в цилиндрах пели рождественские песни под газовым фонарем возле надземной железной дороги.
Каждую деталь Гарт выписал настолько правдоподобно, насколько сумел, с увлечением истинного художника, но без практических навыков. Он работал над панно несколько недель. Вначале он задумал только одну идиллическую сценку, употребив несколько банок с краской, которые сумел отыскать. Но в процессе работы он придумывал все новые и новые подробности: совсем другие фигуры, другие здания, лишь слегка замаскированные изображения современных небоскребов, которые видел из монастырских окон. Он все время собирался наложить заключительные мазки, признать свое панно завершенным. Но тут же ему в голову приходила еще одна идея, потом еще одна.
В сиянии светочерепицы Гарт принялся за работу, макая кисти в завихрения красок. Он целиком ушел в мир своего воображения, даруя жизнь волшебной панораме. Он прямо-таки ощущал запах мокрого снега, лошадей, душистого эля, льющегося в дубовые бочонки…
— Не верю своим глазам! — произнес жесткий мужской голос, и от неожиданности Гарт выронил кисть. — Юноша, во что ты превратил эту комнату?