Клиндухи — линейцы... (2, 44)
“Примечание поясняет, — пишут Макаровы, — что “линейцы — линейные войска, предназначенные для действия в строю”.
Примечание неполно: объяснено лишь историческое значение слова “линейцы” — войска, действовавшие сомкнутым строем, но не объяснено “служивское” значение этого понятия: казачьи войска, действовавшие на “укрепленных линиях”, оборонявших государство, — на Урале, в Сибири, а потом на Кавказе. Вот откуда наблюдение собирателя старинных казачьих песен A. M. Листопадова, на которое ссылаются Макаровы, что чуть ли не половина казачьих песен “посвящена “Линии, Линеюшке, проклятой сторонушке” — кавказской пограничной линии по Кубани и Лабе, куда с конца XVIII века были перенесены некоторые донские станицы для несения сторожевой службы”.
Приведя слова Листопадова, Макаровы ничтоже сумняшеся называют эти редакционные примечания “авторскими” и обрушивают на Шолохова следующее обвинение:
“Человеку, хоть немного знакомому с историей казачества, знатоку старинных казачьих песен (а в “Тихом Доне” многочисленные казачьи песни органично входят в ткань романа) невозможно спутать линейные войска и линейцев. Но Шолохов все-таки спутал!”. Но при чем же тут Шолохов? Составлял примечания не он, а редакция. В рукописи 2-й книги “Тихого Дона” такого примечания нет. В печатном тексте издания романа также нет указания, что это примечание — авторское. Да и вина неизвестного автора этого подстраничного примечания не настолько велика, чтобы обрушиваться на него со столь суровыми обвинениями. А уже тем более на Шолохова, как было показано раньше, действительного знатока казачьей народной песни.
В этих обвинениях Макаровы преследуют единственную цель — доказать, будто Шолохов по своему уровню не мог быть “автором неповторимого художественного мира эпопеи”, посвященной казачьей жизни.
“... Эпизод с “линейцами” свидетельствует не только об исторической безграмотности Шолохова, — пишут они. — Важнее и многозначительнее другой аспект. Старинные казачьи песни несут важную образную и смысловую нагрузку в изображении жизни казаков, раскрытии их души. В своих заметках, интервью, разговорах с исследователями своего творчества Шолохов неоднократно говорил, что, создавая “Тихий Дон”, использовал сборники Савельева, Пивоварова и Листопадова как источники казачьих песен. Но в этих сборниках “линия” и “линейцы” встречаются многократно...
Выходит, что Шолохов не только плохо знал историю казачества, но и дезинформировал своих собеседников — книги, на которые указано как на источник песен в “Тихом Доне”, Шолохов не читал. А ведь он и казаком-то себя не считал, о чем откровенно признавался...”.
Близкий к Шолохову редактор вешенской газеты А. Довлятшин свидетельствует об обратном:
“Что же прежде всего и больше всего меня поразило в облике и характере Шолохова? То, что он не только отлично знал историю, быт, кульутру, привычки и нравы казаков — он сам органически жил в стихии культуры и быта казачества”. И если бы Макаровы потрудились обратиться к текстам упоминаемых ими сборников казачьих песен А. Савельева “Сборник донских народных песен” (Спб., 1866), А. Пивоварова “Донские казачьи песни” (Новочеркасск, 1885, 1890), А. Листопадова “Песни донских казаков” (Спб., 1911), они убедились бы, что добрая половина песен в “Тихом Доне”, как было показано нами в шестой главе книги, взята именно из этих сборников.
Примеров подобных натяжек в книге Макаровых немало. Практически каждое их критическое утверждение в адрес Шолохова подлежит тщательной документальной проверке — и очень немногие из них такую проверку выдерживают.
В подглавке “Белые” и “красные” в главе “Верхнедонское восстание на страницах “Тихого Дона”, следующей после главы “Авторские примечания в “Тихом Доне”, Макаровы пишут:
“Рассказывая о своей работе над “Тихим Доном”, Шолохов многократно повторял, что он взялся писать не историю борьбы красных против белых, а историю борьбы белых против красных. Эти слова наглядно показывают чуждость Шолохова казачеству, непонимание им кипевшей вокруг борьбы. Сами казаки никогда себя “белыми” не считали и не называли! Казаки воевали в составе Донской армии, защищая родной край — Всевеликое Войско Донское, во главе которого стоял донской атаман, избранный Войсковым Кругом”.
В действительности Шолохов не мог “неоднократно повторять” этих слов, которые принадлежат рапповцу Макарьеву. Он адресовал их Шолохову во время атаки РАППа на “Тихий Дон” в 1930 году, а писатель был вынужден согласиться с ними, но перетолковав их по-своему:
“Правильно говорил тов. Макарьев, что я описываю борьбу белых с красными, а не борьбу красных с белыми. В этом большая трудность. Трудность еще в том, что я даю показ Вешенского восстания, еще не освещенного нигде”, — так ответил Шолохов Макарьеву. С тех пор сакраментальная фраза о борьбе белых с красными и красных с белыми и кочует по страницам критических статей как мнение Шолохова, который, конечно же, внутренне не был согласен со столь схематичным толкованием своего творчества и никогда не повторял эту формулу. Лишь полвека спустя, в 1977 году, во время визита в Вешенскую Г. Хьетсо вновь поставил перед Шолоховым вопрос об этой расхожей формулировке: “...Я передал мнение некоторых исследователей, усмотревших известное идеологическое противоречие между “Донскими рассказами” и “Тихим Доном”, связанное с тем, что в “Донских рассказах” изображается борьба красных с белыми, а в “Тихом Доне” — борьба белых с красными”.
Шолохов не согласился с Г. Хьетсо и ответил ему: “Это впечатление, по-видимому, объясняется тем, что в этих произведениях описываются разные эпохи: по хронологии “Тихий Дон” — самое раннее из них, поскольку изображает события до и во время мировой и гражданской войн, тогда как “Донские рассказы” описывают события уже после установления Советской власти”.
Имеется ли здесь хоть какое-то основание обвинять Шолохова в “чуждости казачеству” и “непонимании кипевшей вокруг борьбы”?
А теперь по существу вопроса о “белых” и “красных”. Его трактовка Макаровыми свидетельствует о “непонимании” как раз ими “кипевшей вокруг борьбы”.
Если иметь в виду участников Вешенского восстания, то они, как нами уже указывалось, и в самом деле не называли и не считали себя “белыми”, сохранив даже обращение друг к другу “товарищ”.
Что же касается Донской армии, то она, вопреки утверждениям Макаровых, без сомнения была “белой” и считала себя таковой. Донская армия защищала от большевиков не только “родной край — Всевеликое Войско Донское”, но великую и неделимую, причем белую, а не красную Россию.
Макаровы представляют дело так, будто Донская армия воевала с красными во главе “донского атамана, избранного Войсковым Кругом”. В действительности уже 26 декабря 1918 года Деникин объявил в приказе: “По соглашению с атаманами Всевеликого Войска Донского и Кубанского, сего числа я вступил в командование всеми сухопутными и морскими силами, действующими на Юге России”. И он оставался главнокомандующим всех белогвардейских сил Юга России, включая Донскую армию, до трагедии их исхода из Новороссийска в марте 1920 года.
Цели совместной борьбы “донцов” и “добровольцев” изложил в своей книге “Борьба с большевизмом и участие в борьбе донского казачества” (Прага, 1921) начальник разведывательного и оперативного отделений штаба Донской армии генерал Добрынин: “В этой борьбе на казаков легла главная тяжесть напряжения, и вместе с добровольцами они приняли на себя обязанности авангарда России и всей Европы, как некогда являлись таким же авангардом против натиска азиатских орд”.
Куда же отнесут Макаровы в свете этих слов Донскую армию и начальника ее разведки полковника Добрынина — к “зеленым”?..
Далее Макаровы “уличают” Шолохова еще в одной “неграмотности”: в упоминании “офицерских штурмовых отрядов”, сражавшихся с красными на Дону. Они приводят следующую выдержку из романа:
“...красные удерживают Усть-Медведицкую... С нашей стороны, кроме дивизии генерала Фицхелаурова и двух штурмовых офицерских отрядов, подошла целиком шестая бригада Богатырева и наша первая дивизия” (VII. 9. 535); “Наутро Усть-Медведицкую с боем заняли части 5-й дивизии генерала Фицхелаурова...” (VII. 11. 545).