Но вернусь к его юбилею в мае 2001 года. Был он сперва в Государственной думе — куда пускали по спискам, а потом на окраине Москвы, в поселке Сходня, в Российской Международной академии туризма, где его щедро одарили и морально, и материально. На банкете, по его просьбе, я должен был выступить в числе первых. И вот он, сам объявляя о моем выступлении, начал негодовать на тех, кто “преследовал Лобанова” за его статью “Освобождение”. Было как-то трогательно слышать это: мне показалось, что он и сам забыл о своем участии в том “обсуждении”, может быть, искренне считает, что все прошлое — чепуха, как те пустые стулья на презентации. Но, глядя на Егора, сидевшего во главе стола рядом с Михаилом Алексеевым, я с грустью подумал, как быстро пронеслась наша жизнь и сколько этих юбилеев мешается ныне с похоронами.
В. Ф. Шауро. Бывшие заведующие отделами ЦК КПСС — культуры В. Ф. Шауро и отдела пропаганды Б. И. Стукалин — после появления моей статьи “Освобождение” написали докладную записку в Секретариат ЦК КПСС с осуждением этой статьи. В. Шауро я видел в лицо только раз в жизни — перед отпеванием Леонида Максимовича Леонова в храме Воскресения, 10 августа 1994 года. О Шауро я раньше слышал, что он “великий молчальник”, всегда уходил от общения, разговоров с писателями. И здесь, у паперти, он стоял особняком, приглядываясь, видимо, к необычной для него обстановке. В храме я оказался рядом с ним — простояв недолго, он как-то незаметно вышел.
Работавший в отделе культуры ЦК Геннадий Михайлович Гусев рассказал мне, как уже при “перестройке”, будучи с ним в одной компании, Шауро отвел его в сторону и сказал, что в этой истории с “Нашим современником” (когда журнал в начале 80-х подвергся идеологическому осуждению) был прав не он, Шауро, а журнал. По словам Геннадия Михайловича, узнав от него об этом признании бывшего зав. отделом ЦК, один наш известный умный историк литературы “был потрясен”. И в самом деле: в этом отступничестве от прежних взглядов, в добровольной переоценке их есть нечто знаковое, бросающее тень обреченности на наше прошлое с его официозной идеологией.
Б. И. Стукалин. С Борисом Ивановичем Стукалиным я познакомился на квартире Л. М. Леонова в начале девяностых годов, где собрались близкие Леониду Максимовичу люди, которых он хотел видеть в качестве хранителей своего литературного наследия. Выйдя потом на улицу, мы прошлись немного вместе, на ходу поговорив кое о чем (помнится, он сказал мне об отсутствии “стратегии” у Ельцина), я отметил мысленно, видя воочию вчерашнего зав. отделом пропаганды ЦК, как, видимо, была важна наверху, для того же Ю. Андропова, в подборе кадров “русская мягкость”. После этого Стукалин звонил мне, очень просил в качестве редактора поработать с Леонидом Максимовичем над рукописью его “Пирамиды”. Было видно, с каким пиететом Борис Иванович относится к патриарху русской литературы. И этому он остался верен и впоследствии, когда, уже после смерти Леонова, взял на себя основное бремя по организации его юбилея в мае 1999 года — столетия со дня рождения писателя. “Демократическая” власть устранилась от юбилея, не дала ни копейки, и Стукалину, пользуясь прежними связями, пришлось “шапочно” добывать деньги.
Перед торжественным заседанием мне как члену юбилейного комитета сказали, что я должен сидеть в президиуме. Вот уже чего мне не хотелось! Но вдруг я вспомнил книгу Фейхтвангера “Москва. 1937 год”, что в том же Октябрьском зале Дома Союзов, где будет торжественное заседание, проходил в 1937 году процесс над троцкистами, и я тут же решил: “Ну, конечно же, сяду в президиум!” Сидеть на той же самой сцене, на том же самом месте за столом, где сидел Вышинский, допрашивая скученных напротив на скамье подсудимых, всех этих радеков-пятаковых-крестинских-раковских, а пред этим, в 1936 году, — зиновьевых-каменевых, а позже, в 1938 году, — бухариных, прямо-таки огромное удовольствие сулила мне возможность представить это! И, признаюсь, пока шло заседание, мысли мои были заняты тем славным временем, когда загнанную в этот угол перед сценой троцкистскую банду настигло справедливое возмездие.