Когда наконец часы пробили 7 утра, из католической ризницы вышли три францисканских монаха — негр, белый и китаец. Как и подобает францисканцам, на них были коричневые балахоны, схваченные по поясу веревкой, и сандалии на босу ногу, придающие им некий вполне пляжный вид. И этакой вальяжно-пляжной походочкой эти три монаха принялись расхаживать взад-вперед, перенося свою церковную утварь к Кувуклии. Затем появился пастырь в белой кружевной распашонке, исчез ненадолго в Кувуклии, потом вышел оттуда и некоторое время под звуки органа, поющего в храме Явления, он читал проповедь по-латыни. Кому? А никому. Самому себе и трем интернациональным монахам. Вряд ли кто-то из спрессованных знал латынь настолько, чтобы понимать смысл проповеди. Потом он принес облатки и вложил их в уста негра, китайца и европеоида. На сем “все это” закончилось. Орган стал играть энергичнее, а под конец органист так увлекся импровизациями, что даже вплел в свой органный концерт мелодию “Боже, Царя храни!” Пляжные стали уносить свою утварь обратно в ризницу, а в начале девятого ограждения сняли и нас пустили на свои места, где мы провели ночь.
Повторяю, никаких добрых чувств к католицизму и лично к папе Иоанну Павлу “все это” внушить не могло. Напротив, некоторые из особенно спрессованных не затрудняли себя в выборе выражений типа: “Ну шо воны кота за хвист тянуть!”, “Педофилы папские!”, “Сколько у него там таблеток?” (это про облатки), “Цирк устроили!”
Надо сказать, что протестанты пошли еще дальше в своем удалении от Христа. Они не только не признают Благодатный Огонь. Они не признают и сам храм Воскресения как место смертельных мук и воскресения Христова. В 1867 году археологи обнаружили некое захоронение за пределами Старого Иерусалима напротив Дамасских ворот, неподалеку от Шхемской улицы. В 1882 году пещеру исследовал архитектор Шик. Было замечено, что пещера расположена у подножия холма, отдаленно напоминающего человеческий череп, и на этом основании английский генерал Гордон объявил, что сие и есть настоящее место распятия и погребения Иисуса Христа. С тех пор она так и называется — не Голгофа Господня, а Голгофа Гордона. В 1910 году англичане открыли здесь огромный собор Святого Георгия Победоносца. Протестанты предпочитают здесь, около своей особливой Голгофы, праздновать свою Пасху. И это хорошо. А то бы нам еще пришлось протестантское шоу наблюдать в утро Великой Субботы!
Ближе к полудню в храм впустили людей с улицы, и сразу стало гораздо теснее, чем раньше. Некоторые, толкаясь локтями, стремились во что бы то ни стало протиснуться поближе к Кувуклии, какая-то неслабая женщина возмущалась нашим присутствием: “Гляньте! Это наши Иваны к нам из России приперлись! Мы от них уехали, а они тут как тут пожаловали!” Вероятно, она вполне всерьез полагает, что как гражданка государства Израиль имеет свою долю собственности на Христа...
Все это тоже надо было перетерпеть. И как можно смиреннее. Меня вытеснили, и я оказался гораздо дальше от Кувуклии, чем мои спутники. За спиной у меня стояли девушки и юноши с Украины, вошедшие в храм уже сейчас, любопытства ради. Они переговаривались о своем незамысловатом бизнесе и очень сетовали на то, что неведомо сколько еще ждать этого Огня. Надо было старательно сосредотачиваться на молитве и не обращать внимания на окружающих. Но чем дольше, тем это становилось труднее.
Потом появились арабы-христиане. Прежде я уже читал о том, как они буйствуют перед явлением Благодатного Огня, и потому мне не показалось их разудалое поведение чем-то ужасным или оскорбительным. Они грохотали барабанами и улюлюкали. Наша бедная Надя кричала вместе с ними, стоя при муже и сыне где-то совсем близко от Кувуклии. Потом арабы стихли, и уже ничто не предвещало, что Огонь явится.
— Пийдемо в гостыныцю, там свий огонь запалымо, — сказала одна из украинских девушек за моей спиной.
В следующий миг высоко под куполом храма что-то зажглось и стало пульсировать, как пульсирует кровь, вырываясь из разрезанной вены. Затем на одной из стен стрельнула зарница, подобная фотовспышке. За ней — другая, третья, и вот уже по всему храму заиграли зарницы. Те самые, о которых писали со времен Средневековья, когда еще не была изобретена фотовспышка. Я посмотрел на часы — было 14.30 по московскому времени. Я полагал, что Огонь явится вот-вот, но ошибался. Зарницы, помелькав, исчезли, будто затаились, и вновь стали вспыхивать только минут через двадцать.
— Пиротэхника! Светомузыка! — раздалось у меня за спиной весьма скептическое замечание.
“Должно быть, так же теперь думают и католики”, — подумалось невольно. Но эти мысли уже были как будто чьи-то не мои, потому что все существо с каждым мгновением начинало все больше трепетать в предчувствии самого главного события в жизни. Я оглядывался по сторонам и не видел лиц, потому что за лицами и очертаниями людей угадывалось гораздо, неизмеримо большее, чем сей мир.
Зарницы отныне не утихали, они вспыхивали то там, то здесь, то близко, то далеко, они играли в храме, складываясь в разные квадратики, треугольнички и кружки, мелькали и прыгали. И я стал тянуться в сторону Кувуклии своими пучками свеч, мечтая, чтобы у меня Огонь зажегся сам. Я более не думал ни о католиках, ни об украинках, ни о полицейских, ни о ком и ни о чем. Мечта тянула и устремляла всего меня туда — в сторону Гроба Господня, в который уже вошел Патриарх Ириней и двери которого уже запечатали кустодией — огромной восковой печатью.
Вдруг я увидел мальчика, который сидел на плечах у своего отца и трепетно тянул в сторону Кувуклии свои свечки. “Господи! Пусть не у меня, а у него зажжется!..” — пронеслось мигом в моей душе. Я посмотрел на часы. Они показывали 15.07 по московскому времени. В сей миг весь храм наполнился радостным и восторженным криком, зарницы продолжались, но уже родилось лиловое зарево — его вынес из Кувуклии Патриарх Ириней, его уже разносили во все стороны, и оно уже само отскакивало во все стороны, подобно елочным шарикам, и у многих сами зажигались пучки свеч, как сами зажглись лампады над входом в Кувуклию. Один шарик взлетел вверх и зажег свечи у монахов, разместившихся на втором ярусе ротонды. Быстро разносилось пламя по храму, и вот уже горят свечи у меня в руках, я стою и смотрю на них, не в силах оторвать взгляд; мне и радостно, и страшно, я провожу Огнем по лицу, Огонь горячий, но он не жжет и не опаляет, он ласковый и сильный. От него не чернеют фитили у свечек до тех пор, покуда он не начинает обжигать, то есть покуда он не становится таким же, как любой другой огонь на земле.
— Е Бог! Е Бог! Е Бог! — крестятся и причитают за моей спиной украинки.
Я оглядываюсь — вид у них перепуганный, глаза сверкают. Кто-то зажигает свои свечи от моих. Человеческая река трогается с места и движется в сторону выхода. Я иду и несу перед собой Благодатный Огонь! Какое счастье!
Он уже делается горячим, мне кричат, что его надо тушить. Полицейские выступают в роли пожарных, гасят многим свечи из ручных огнетушителей. Лица у полицейских одновременно и сердитые, и растерянные, кажется, вот-вот и они тоже станут креститься, приговаривая: “Е Бог!”
Мы выносим Благодатный Огонь на площадь. На площади — яркий солнечный день. Фитили на свечках начали чернеть. Огонь уже обжигает.
Слава Тебе, Господи! Свершилось!
ХРИСТОС АНЕСТИ! ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! АЛЬ МАСИХ КАМ!
Говорят, что в тот же вечер успевают привезти в Москву самолетом лампадки, зажженные от Благодатного Огня. А в Иерусалиме до вечера наступает блаженная тишина. На душе радостно и спокойно. С нами Бог, разумейте, языцы!
Он снова воскрес, и в 11 часов вечера, немного поспав в гостинице, мы возвращаемся в храм Гроба Господня, чтобы отпраздновать Его Воскресение. Теперь народу немного, праздношатающихся любопытных туристов и вовсе нет, только верующие. В России ночь с субботы на воскресенье — главное событие Пасхи. Здесь главное событие — явление Благодатного Огня, и оно уже состоялось.
Так странно было прийти сюда ночью после всего, что мы уже пережили накануне. Храм Воскресения Господня стал для нас уже самым родным местом, особенно тот его уголок, где мы так долго ожидали сошествия Огня. И только теперь мы вдруг заметили, что совсем неподалеку от этого места висит старая почерневшая картина, изображающая Иерусалим и храм Воскресения, на который с небес льется поток огоньков.