Закончив телефонный разговор, полковник положил трубку и посмотрел на нас добрыми глазами.
Мы представились, как положено. Он поднялся из-за стола и, подойдя к нам, с теплой улыбкой пожал руку Владимиру, а меня по-отечески похлопал по плечам.
— Орлы! Знаю! Знаю о вас. Только что разговаривал с вашим начальством. — И с веселой иронией спросил: — Что, досталось от моих храбрецов? Это бывает... Хорошо, что обошлось простой оплеухой. А могло б и хуже... Сами понимаете. Ребята вас приняли сначала за немцев. А вот когда приняли за власовцев — тут уж крутой поворот. Сейчас вас покормят. Дадут по чарке с холода, а потом на легких санях поедете в свою часть. Там заждались... Прокатитесь. Все же далеко зашли от родной дивизии.
Он смолк, но тут же спросил:
— Курите?
Мы ответили утвердительно.
— Что ж... — сказал полковник. — Вот возьмите. От меня лично.
И он дал каждому по коробке “Казбека”.
Мы горячо поблагодарили и вышли в сопровождении того же лейтенанта.
Из повести “БРОНЕБОЙЩИКИ”
М ы готовились к встрече с танками и обливались жарким потом, стремясь
уложиться в считанные минуты. Но вот отрыли противотанковую щель: я равнял стенки, а Кучеренко, мой напарник, ладил бруствер и приспосабливал на нем бронебойное ружье. Мы были готовы и могли теперь закурить. Наше четырехзарядное ружье Симонова было заряжено пулями с красными боеголовками. Артиллерия где-то слева и справа не умолкала. Но все это — вдали.
— Танки! — вдруг разнеслось по окопам.
Танки двигались по ржаному полю, покачивая башнями и стволами. Шли колонной. Расстояние еще не позволяло бить по ним. Мы насчитали двенадцать машин, но их могло быть и больше — остальные наверняка были скрыты неровностями местности. Чем ближе они подходили, тем грознее надрывались моторы, поднимали целые столбы густой жирной пыли. Некоторые танки уже стреляли на ходу из пушек. Земля и воздух сотрясались от разрывов снарядов и громыханья тяжелой брони, неуклонно надвигавшейся на нас.
Взвод замер в ожидании. Вдруг среди этого железного шума не прозвучал, а скорее пропел голос командира:
— Бронебойно-зажигательными! По танкам врага!.. Огонь!..
Одиннадцать стволов пэтээров пальнули в одни и те же секунды и раскатистым залпом подавили липучий страх, от которого никто не бывает застрахован. Это подняло дух и, казалось, прибавило силы.
— Еще залп!..
После третьего залпа каждый бронебойщик действовал уже по своему усмотрению. И вот один танк задымил, медленно пополз и — встал. Второй, тоже подбитый, заерзал стальными гусеницами, но как ни старался, с места больше не тронулся. Не зря ценили бронебойно-зажигательные заряды, да и ружья в целом...
Кучеренко сосредоточенно и без суеты целился в приближающийся танк. О том, чтобы бить “тигра” в лоб, нечего было и думать. Здесь бессилен и осколочный снаряд полусреднего калибра. Боковая броня тоже не всегда поддавалась. Лучше всего было бить в днище и зад. Надо только ближе подпустить танк. Но враг по мере приближения стремился не подставлять под выстрелы уязвимые места.
Кучеренко, меткий стрелок, ловил момент, когда представится возможность ударить по гусеницам. Он выпустил три заряда, и танк, в который он целил, остановился. Однако, дернувшись всем корпусом несколько раз, все-таки неуклюже пополз. Кучеренко еще выстрелил и перезарядил ружье. Он не промахнулся: танк пополз, как раненый хищный зверь, и, расстелив перед собой гусеницу, остановился теперь окончательно.
— Бей по фрицам! Бей их!.. — крикнул Кучеренко.
Не успел он прокричать до конца, как я тут же нажал на курок автомата и дал очередь по вражеским танкистам, выпрыгнувшим из подбитой машины. Они растерянно метались, пытались отстреливаться из автоматов и пистолетов, стремясь скрыться в дыму. Но пули отыскивали их.
Внезапно танк, самый крайний справа, резко повернул и попер прямо на наш окоп. Это был “тигр”. Кучеренко выстрелил по нему, целясь в смотровую щель, но танк продолжал напирать, жутко взвывая дизелями и поднимая тучи пыли. Не отрывая глаза от мушки, Кучеренко крикнул сорвавшимся голосом:
— Гранаты!..
Противотанковая граната была наготове. Я сдвинул предохранительную планку и метнул в “тигра” что есть силы. Но на какую-то долю секунды поторопился и гранату малость не добросил. От взрыва тряхнуло окоп. “Тигр”, окутанный чадом, неумолимо приближался. В эту минуту он показался громадным чудовищем. Второй гранатой я не успел воспользоваться: взрывной волной меня отбросило к стенке окопа. Ослепленный, сквозь страшный грохот услышал только голос Кучеренко:
— Ложись!
Я упал на дно окопа. Чем-то ушибло. “Ружье, видно”, — проскочило в сознании. Было неимоверно душно и темно. Над головой адский скрежет и звон. Вот она, могила... Вот она, смерть... Сразу вспомнились рассказы о заживо погребенных. Что-то навалилось на плечи. Догадался: земля. “Утюжит”, видно, сволочь, зароет нас... Задыхаюсь, но мозг работает. Проклятый чад... Как там Кучеренко? Знаю, что он в окопе, но не поверну языка, словно он прикипел. Ударило пo голове — все еще земля падает. Сейчас скребанет железом... Еще толчок, как будто кто-то стукнул молотком по макушке. Все ужасно дрожит. Но сознание меня не покидало. Значит, живой. Но какой я теперь? Вот, кажется, земля надо мной уже не содрогается, как прежде, хотя в голове стоит страшный звон. Потом стихает и он, немного легчает. Во рту горько и сухо. Наверное, от выхлопных газов...
Наконец, вижу свет! Пытаюсь размять затекшие плечи, подвинуть куда-нибудь ногу... руки. И не могу. Чувствую, что кто-то есть рядом. Кто ж, как не Кучеренко, думаю. И действительно, сбросив последние комья земли, он трясет меня и со скупой улыбкой произносит вразумительно и бодро:
— Ну что, брат? Очухался мало-мальски? Главное, что уцелели мы! Живые! Moгло быть и хуже... Остальное — до свадьбы заживет... Жаль, что ружьецо наше накрылось, — сказал он. — Ствол погнуло. Не поместилось в окопе. Наискосок только успел приткнуть. Все же задел чертов “тигр”.
Я отряхнулся и протер рукавом глаза, еще не веря в свое спасение. Страшные отпечатки гусеничных лап врезались не только в землю, но и в душу. Ни окопов, ни брустверов — все перемешано. “Да, было дело”, — подумал я и, глядя на подбитые танки врага, горько произнес:
— Где ж тот “тигр”, гадюка? Ушел, наверное. И никто не сразил eго.
— Как не сразил? — откликнулся сосед, мой друг Петров.
Я обрадовался, что он жив, что вижу его... А он продолжал, вздохнувши:
— Угрохали подлюку. Вы eго только подбили, а Ильюшин со второго отделения угрохал на веки вечные. Вон стоит — хобот воткнул в землю.
— Живой он? — вдруг вырвалось у меня.
— А как же, живой, конечно, — уверенным тоном ответил Петров. — “Тигр” проутюжил вас и рванулся дальше, в наш тыл — давить пехоту. Вот тут-то Ильюшин и врезал ему в зад бронезажигательным.
Я оглянулся и увидел тот самый “тигр”. Броня его вовсю чадила. Это была уже мертвая броня...
Я смотрел на синее небо. А для кого-то оно было закрыто навсегда. Кучеренко сидел без пилотки. “Сорвало взрывной волной, как и мою каску...” — подумал я. На широкой ладони напарника переливалось золотом спелое жито.
— Хлебушко наш! Кормилец... — задумчиво произнес Кучеренко, с любовью перебирая пальцами зерна и осторожно сдувая сор.
Из повести “ЗА ОДЕРОМ”
Переправа
Б ыло совершенно темно, когда мы подтянулись и построились повзводно,
отойдя от Одера. Догадывались, что где-то разлив его не такой широкий. Там, вероятно, и будем форсировать. В том, что будем форсировать, никто не сомневался.
Поначалу несли на себе пулеметы. Потом командир роты, к которой мы были приданы, договорился сдать их в хозвзвод.
Навстречу двигались тяжелые самоходные орудия и танки с надписями на башнях: “На Берлин!” Двигались больше грузовые машины, крытые брезентом, гвардейские минометы — знаменитые “катюши”, как любовно их прозвали солдаты.